Что мне в ней больше всего не нравится – это ее испорченность: мне кажется, она способна на самый утонченный разврат со всеми извращенностями его во вкусе Бодлера, Уайльда и пр., хотя она может держать себя вполне скромно и прилично.
Впрочем, может быть, я здесь преувеличиваю и вижу больше и страшнее, чем есть, потому что я в этой области достаточно неопытна (да! во время наших занятий психиатрией169 меня Малов просвещал относительно многих вещей, которых я не всегда даже и названия-то слыхала) и могу намалевать черты страшнее действительности, но поведение ее на одной из пирушек в Бармине произвело на меня очень дурное впечатление.
Крайне несимпатичным контрастом к ней является Ольга.
Она неглупа, но груба и цинична – до крайности. Они вдвоем с Шухаевым не имеют другого языка, кроме неприличных острот, грязных анекдотов и двусмысленных намеков; вся соль разговора в том, чтобы ввернуть какую-нибудь неприличность, какое-нибудь до крайности грубое слово. Вместе с этим Ольга очень эгоистична, суха, черства и недобра. Она находит интерес и вкус к жизни только в мужском обществе (то же надо сказать и об Эльзе, только Ольга держится в нем кокоткой – дурного тона, в кавычках, а Эльза – вакханкой); кутеж и попойка ей так же необходимы, как плитка шоколаду, папироса и воздух. В ее наружности и манерах есть что-то неестественное, мещанское, безвкусное, хотя она умеет одеться и причесаться со вкусом и имеет вкус в искусстве. Она единственная из трех барминских женщин, которая, кроме мужского общества, любит и искусство само по себе. Она читает, она танцует, она декламирует, любит театр и живопись, умеет всем этим наслаждаться, но серьезно – тоже не делает ничего.
Зато и самомнения в ней больше, чем в других.
Посредине между Эльзой и Ольгой стоит Ежова. Она, несомненно, мельче их обеих во всех отношениях: и по талантам, и по натуре, и по уму, хотя житейской сметки и житейской ловкости в ней больше, чем в ком бы то ни было, и есть известная доля серьезности. Попади она в другие руки – она была бы прекрасной хозяйкой, добродетельной супругой и примерной матерью; чувствуется, что она как-то не на месте в этой компании, что она вошла в нее со стороны, хотя благодаря практическому уму сумела в ней довольно хорошо устроиться для себя.
Прежде всего – теперь нет одной Ежовой, а есть их две: одна – симпатичная, скромная, доброжелательная в женском обществе; другая – фальшивая, хитрая и лицемерная в мужском.
Когда я с ней познакомилась у Тото до Бармина, мне она очень понравилась и возбудила к себе все мои симпатии. Казалось, она так искренно была расположена ко мне, так радушно звала в их барминскую колонию, что, едучи туда, я думала: какими бы ни оказались остальные члены коммуны, – Елена Николаевна будет человеком своим для меня и симпатичным. Оказалось другое: мужская половина коммуны приняла меня хорошо, стала оказывать такие же знаки внимания, как ей и Ольге (Эльза приехала гораздо позднее), Васенька [Шухаев] стал называть Евлальюшкой (как ее Аленушкой) – и этого было довольно: начались мелкие интрижки, тайные нашептывания, легкие шпильки, и я не могла не почувствовать ее внутренней враждебности ко мне, хотя по наружности все как будто было хорошо. В результате – Шухаев начал говорить мне грубости, Саша [Яковлев] стал более официальным, и только «Вальтерхен» оставался рыцарски вежливым.
