Прекраснейший человек Александр Степанович, с живой, хорошей душой, с горячим стремлением к добру, но все-таки вряд ли из его журнала выйдет что-нибудь живое. С каким увлечением, даже страстностью говорил он вчера о своем предприятии, с какой любовью и нежностью держал в руках эти чистенькие, аккуратным почерком исписанные листки! Как будто в них уже все и заключалось, как будто они были уже тем, к чему он стремился.
Несомненно, он увлечен своей идеей; увлечение это само по себе прекрасно, но доверия мне не внушает: слишком знакомо оно мне самой, слишком понятно, и я уже знаю теперь, что дела из такого рода увлечения не выходит. Это как бы увлечение для увлечения, увлечение – как самоцель, и в этом все оно и разряжается.
За последнее время мне стало знакомо увлечение другого рода, более надежное, а то – прекрасно только как подготовительные шаги, только как украшение молодости и непонятных самому себе исканий.
К Пругавину очень подходит название «интеллигента», данное ему Даниловым в том значении, в каком его может дать «народник»-разночинец, знающий народ и живущий с ним одной жизнью (хотя все это не совсем подходит к Данилову, но название-то он дал именно такого значения). Ведь правда, Александр Степанович знаком с народом только по рассказам и сам не умеет подойти к нему по-настоящему, слиться с ним, хотя служить ему желает всей душой. Он – отживший уже тип «кающегося дворянина», который здоровается с мужиком за руку, но одев предварительно перчатки237.
Был вчера у Александра Степановича Легкобытов. Это – бывший хлыст, свергнувший с себя иго Щетинина, как он говорит, и познавший свободу и истину238.
Сначала он сидел молча, но за чаем, после того как мы посмеялись немного над Даниловым за его роман с якуткой, который он сам описал и дал прочесть Пругавину, а тот уж поделился им с нами две недели назад239, – причем Александр Степанович подсмеивался над Даниловым иногда довольно ядовито и даже зло, несмотря на все свое добродушие (Александр Степанович не может ему, кажется, простить знакомства с «Русским собранием»240 «Трудовой монархии», своеобразной защиты смертной казни и особенно презрительного и недоверчивого отношения к ожидаемому детищу – журналу; Данилов, в свою очередь, не прощает Александру Степановичу его «интеллигентности»), – после этого Виктор Александрович Данилов стал развивать свой известный нам уже взгляд на брак. Улучив минуту, Александр Степанович прервал бесконечного Данилова и попросил Легкобытова изложить свой взгляд на это дело.
И тот начал.
Боже, что это был за страшный хаос чувств и мыслей, высказываемых с огромным увлечением, переходящим в азарт. Я сидела с ним рядом, поэтому все громы его голоса, с минуты на минуту усиливающегося и переходящего положительно в крик, обрушились на мои уши, и я сначала была так оглушена ими, что не в состоянии была услышать и понять ни слова и потеряла всякую способность соображения.
Так же действует на меня и Машин голосок, если мы сидим (с ней) близко друг от друга и она увлечена…
Время от времени Легкобытов тыкал в меня пальцем и хватался за борт моего жакета. Сущность его новых взглядов сводится к следующему.
Человеческая личность ценна сама по себе. Но полную ценность она получает только тогда, когда познает истину, т. е. воплотит в себе Бога, Слово, Имя. Имя это есть – Муж и Жена, но одно без другого получиться не может: только через Жену получает мужчина имя Мужа, только через Мужа получает женщина имя Жены; этим оправдываются слова Писания: «и будут две плоти во едину»
