Порой мне все еще кажется, что я могу «выписаться», как лошадь «выездиться», порой же – что ни искры, ни проблеска литературных способностей во мне нет.
20/IV. Когда-то, еще до моего знакомства с Нестором Александровичем, я слышала, что он очень нелюбезен и даже невежлив с курсистками. Теперь я знаю его уже три года и потому смело могу сказать, что это не может быть правдой. Во-первых, он слишком воспитан для того, чтобы быть невежливым; во-вторых, он слишком добродушный и доступный для того, чтобы быть нелюбезным; наконец, в-третьих, могла не раз убедиться на опыте, насколько это чуткий и деликатный по душе человек. А что он не тает перед нашим братом и не говорит пошлых комплиментов – это верно, но это только к чести его.
За время нашего знакомства Н. А. приходилось видеть меня в разных положениях и в разных душевных состояниях: и когда я делала глупости, и когда я страдала неврастенией почти до невменяемости, и когда я находилась в чаду творческих восторгов (глупо! но это так), – и каждый раз мне приходилось только удивляться его снисходительности и необычайной деликатности в отношении меня.
Что я для него?.. Да ровно ничего. Раз как-то случайно судьба забросила меня на тот путь, по которому он шествовал в триумфальной колеснице, и он заметил меня и мою беспомощность, требующую постоянного участия, не отвернулся и не прошел мимо, а остановился, чтобы помочь мне.
Как много во всех отношениях дал он мне: общение с ним и незаметно оброненные им замечания по разным случаям заставляли меня браться за ум, много думать и работать над собой; они наталкивали меня на такие явления жизни, обращать внимание на которые мне раньше и в голову не приходило. Я постоянно старалась делать себя хоть чем-нибудь достойной его знакомства, дать ему хоть что-нибудь своей личностью за все то, что сама от него получала. Это желание и было причиной тяжелой, упорной работы над собой. Мне хотелось, чтобы редкие вечера, которые он у меня проводит, были для него приятны, чтобы он отдыхал на них душой от деловой официальной жизни. Иногда мне это удавалось немного, иногда же нет. Во всяком случае, сама-то я бесконечно и с каждым разом все больше и больше получала от него, и если я могу назвать Александра Ивановича Введенского учителем и образователем моего ума, Нестора Александровича я могу назвать образователем всей моей личности. Благодаря знакомству с ним я впервые начала определять себя, определять, что во мне есть важного и хорошего и что надо, поэтому, развивать, и что неважного и отрицательного, – что следует подавлять и изгонять. Я стала определенной личностью теперь, тогда как прежде была только беспорядочной смесью каких-то отрывков мыслей и чувств, в которых ни я сама, ни кто другой не могли разобраться.
Первая работа, которую Н. А. мне устроил, когда я осенью 1909 г. обратилась к нему с этой просьбой, объясняя ее тем, что хочу жить отдельно от своих и для этого мне нужен заработок, – была предложена им в такой деликатной форме, которую нечасто встретишь в подобных случаях.
А ведь тогда он очень мало еще знал меня.
Много позже я узнала, что работа эта была просто изобретена им и оплачена из собственного кармана, мне же он сказал тогда, что Академия ассигновала ему определенную сумму для того, чтобы он подыскал себе кого-нибудь для выполнения этой подготовительной работы, так что когда я окончила ее раньше предполагаемого им срока, он мне еще 2–3 месяца уплачивал остатки этой якобы ассигнованной суммы.
