Записки о виденном и слышанном - страница 93

А это все оттого, что в тот момент, когда я говорю, я вдохновляюсь прошлым и оно как бы становится для меня настоящим… Так и выходит, что я невольно внушаю людям мысль о своей научной работе, которой, в сущности, нет.

Вечером. Не шекспировским ли «Усмирением строптивой» навеяны эти сварливые жены комедий Сумарокова*? Источник как будто бы тот62.

А стремление русских дам к французам и французскому, так же как и выражения вроде: «Да еще за такой дамой, которая адорабль и которая тот один имеет порок, что в Париже не была» (Дюлиж в комедии «Пустая ссора», явл. XIII), – Фонвизин, верно, ближайшим образом взял у Сумарокова, т. к. дама из его «Бригадира», увлекающаяся по-французски воспитанным дураком Иваном, и сам этот Иван – точные сколки с сумароковских французящихся дам и их амантов. Очевидно, в «Бригадире» Фонвизин еще сильно почерпал у Сумарокова.

11/V. Комедия «Рогоносец по воображенью» тоже отдает Шекспиром. Во-первых, эти разговоры о рогах и боязнь их почувствовать на своем лбу. Во-вторых, – это, положим, не в одной этой пьесе, – параллельное развитие действия между слугами, являющегося повторением того, что происходит между господами, только с примесью комического, буффонского элемента. В-третьих, в комедии «Мать, совместница дочери» есть даже попытка играть словами (например, словом «рог»).

12/V. Продолжу о поездке в Белоостров.

Весь мой интерес направился, конечно, к фигуре Ремизова, т. к. мне довольно знать о ком-нибудь, что он писатель, хотя бы даже и не из особенно вкусных, чтобы он сразу привлек мой интерес, но это до тех пор, конечно, пока я не узнаю, что это такое, стоит ли интереса или нет. О Ремизове же я не имела еще никакого своего мнения; читать его не приходилось; слышала только, что он что-то чудит. Поэтому я уставилась на него с большим любопытством.

Я еще никого не встречала, кто бы так подходил по внешнему облику к типу Квазимодо, как Ремизов. Он несомненный урод, но что-то есть в этом уроде притягивающее к себе; чувствуется во всей его фигуре какая-то сосредоточенность в себе, какой-то свой мирок, в который нет доступа постороннему; чувствуется, что он и сам совсем особенный, отличный от всех людей. Точно он питается не теми же ростками, как и мы, не из общей всем нам почвы. В нем есть сходство с Сиповским в лице, но последний со своей пошлой физиономией и деланой мефистофельской складкой кажется прямо уродом рядом с Квазимодо-Ремизовым, несомненно заключающим в себе какое-то внутреннее благородство. В нем нет ни тени вычурности, ничего похожего на рисовку; наоборот – масса простоты и, может быть, даже застенчивости или просто отчужденности. К сожалению, заговорить с ним было никак невозможно, т. к. сначала он ушел с И. А. в моленную и о чем-то долго совещался с ним там по секрету, а потом все время держался особняком и упорно молчал. Да я и сама стеснялась, откровенно говоря, спросить его о чем-нибудь: при этой обстановке и таком положении дел это могло бы показаться неделикатной назойливостью интервьюера или любопытствующей девицы. Достаточно того, что я смотрела на него во все глаза и по возможности наблюдала за ним.

Во время обеда Ремизов сидел за столом на балконе, куда я идти побоялась из‑за своей простуды; забрался, говорят, в самый угол и так же все время молчал.