И пока получалось не слишком-то. Не возникало впечатления, что это – как раз то, чего мне не хватает, что это – мой воздух, вода и хлеб, что это, по крайней мере, как-то и меня касается. Научная и околонаучная кутерьма, происки сил зла, тёмных-то тёмных, но уж преувеличенных чересчур. По моему мнению, чтобы отдельно взятого человека с толку сбить и превратить в ничтожество, совсем не обязательно затевать вокруг него глобальную катастрофу, пришельцев там напускать или разыгрывать чудеса – тут и пунктика довольно… Да ведь авторы и сами это где-то заметили, только в сторону как бы, себе под нос. Потому что ход невыигрышный. Зато меня своими эффектными ходами ну никак они не завлекли; не проникался коллизией, или интригой? – не знаю, всё больше взглядом нетерпеливо по строчкам скользил. Из соседней, большой, комнаты телевизор гремел, кудахтал скандалистскими голосами всех этих Альфонсо и Дульсиней, да ещё болельщики мои подпевали им с дивана – до нормального телевизора дорвались, да и вообще, для них ведь эти страдальцы и проходимцы чуть ли не главней любой родни. Телевизор стоит на одноногой подставке в углу, рядом с входом в мою комнату; ко мне, получается, даже ближе, чем к дивану, но я не стал закрывать дверь – знаю, что родичи этого не любят. Как будто за дверью я на преступленье иду. Они гигиеной, правда, прикрываются: «В квартире застой!» А у самих форточки закупорены вечно… Ну ладно. Дверь свою я нараспашку, в основном, держу – тоже полюбил, значит. Я что хочу сказать, телевизор всё равно нисколько мне не мешал, – очень уж я разошёлся в своих думах. Даже не до Стругацких стало. Начал про бабушку вспоминать и уж не мог остановиться.
Да, бабушка сейчас бы меня поняла, повторял я, я бы её понял…
Мне было пятнадцать лет, когда она умерла, и я как-то умудрился остаться в общем-то в стороне и от её болезни и даже – от её смерти. Как раз я вступал в очередной переходный возраст, а может быть, наоборот, выходил из него, были какие-то личные сложности, я влюблённостью мучился очередной. А бабушка, сама бабушка, она была слишком здоровой для своих лет (ей было под семьдесят), она всех нас приучила к мысли, что она крепкая, всегда на ногах. Болела редко. Один только раз мне пришлось всерьёз попереживать за неё, – и то я был ещё маленьким, только начал учиться в школе. Бабушка тогда не вставала, лежала на кровати, тяжело дышала. Что это было? Может быть, обычная простуда, ну, максимум – грипп. Но я был очень впечатлительным. Очень. Привычку даже такую дурную имел – фантазировать лёжа в постели, перед сном. Воображал похождения всяких там Зорро… или Рэмбо… ну, Рэмбо-то, положим, ещё не было тогда; себя – в роли их; всякие там шпаги, мечи, чудесные превращенья… В общем, что видел в кино, только перетасовывал на свой лад, – интеллектуально развлекался. А тут, с болезнью бабушкиной в связи, постановил: всё, не до увеселений. Вернее, я просто был в испуге: я буду баловаться, буду отдыхать, а бабушка умрёт. Нет, я тоже должен порадеть о чём-нибудь серьёзном. И я стал представлять себе битвы – страшные, ожесточённые танковые сраженья. Это было нелегко, я по-настоящему, всерьёз напрягался, я тоже был на грани того, чтобы заболеть… и ещё – я никому об этом не говорил. Никто не знал, что я в одиночку веду такую войну, что я и сам не знаю, выиграю ли… Но бабушка поправилась, и я тоже победил. И снова мог вернуться в свои эмпиреи, в волшебные и добрые рыцарские сказки и путешествия за тридевять земель…
