«Как в суд, – возмутился Куренцов, – я хочу, чтоб Накиченовича в тюрьму посадили!»
«Я ни прокурор, ни судья, сажать в тюрьму у меня права нет, жалуйтесь!»
Ушел Куренцов, я и забыл о нем. Но он о себе напомнил. Пришел снова с направлением от прокурора и выпиской из истории болезни, а в ней диагноз – «Рожистое воспаление лица» И вопросы: имеет ли связь рожистое воспаление с травмой? К какой степени тяжести относятся телесные повреждения?
Пришлось мне писать, что при разрыве во времени между ссадиной и рожистым воспалением в две недели, этот вопрос решается отрицательно. Сами же повреждения относятся к разряду легких, без расстройства здоровья. Я, естественно, догадывался, каким образом Куренцов вызвал рожистый процесс, но не стал об этом даже упоминать. Не рождай сам себе неприятностей – вот принцип нормальной работы.
Прошло еще две недели, и меня с прокурором города Керчи Шининым И. Г. вызвали в горком партии, к третьему секретарю Ерохину. Разговор, который произошел, стоит того, чтобы его вкратце передать. Вначале мы вынуждены были долго ожидать в приемной, пока нас вызовут. Мне показалось, что секретарь хотел, чтобы мы созрели и прониклись важностью предстоящей беседы. Наконец, секретарь секретаря, милая, но серьезного внешнего вида девица, пригласила нас войти. Вошли. Не поднимаясь из-за стола, молча, Ерохин жестом указал нам места, где мы должны были сесть. Вид у него был негодующе-спокойным. Я сохранял внешне безразличный вид, ничуть не волнуясь. Для этого у меня были основания: я был беспартийным и я никому в городе не был подчинен. Иное дело Иван Григорьевич. На лице его можно было прочитать некоторое беспокойство. Выдержав долгую паузу, третий секретарь горкома грозно сказал, обращаясь к прокурору:
«Почему я должен заниматься Вашими делами? Почему не арестован Никиченович?»
«А за что он должен быть арестован?» – стараясь говорить спокойно, спросил прокурор.
«Как за что? – возмущение Ерохина было неподдельным – гражданин Куренцов был им беспричинно избит, около месяца пролежал в больнице, продолжает и сейчас находиться на больничном, а вы у меня спрашиваете, за что?»
«Я не могу дать санкцию на арест, имея заключение судмедэксперта о том, что телесные повреждения относятся к разряду легких» – сказал прокурор, слегка побледнев.
Только теперь секретарь изволил, кажется, меня заметить. Он повернул ко мне голову и сказал: «А, что Вы скажете?»
«Я при даче заключения руководствуюсь не собственными желаниями, а правилами закона» – ответил я.
И тут Ерохин допустил непростительную ошибку. У него вырвалось: «А что мне закон!»
Я поднялся и сказал, обращаясь больше к прокурору, чем секретарю горкома: «Я ухожу, мне здесь делать нечего, коль тут не уважают закон!»
Ерохин спохватился: «Вы меня не так поняли, товарищи!»
Но я уже закрывал за собою дверь. Через несколько минут вышел Иван Григорьевич и сказал примиряющее: «Ну, зачем Вы, Петр Петрович, так резко?»
«Иван Григорьевич, для меня Ерохин – никто! Я – беспартийный, чем он может мне досадить? Снять с работы? Понизить в должности? Мое руководство находится в Симферополе… И, наконец, зачем мне выслушивать бестактного и неумного секретаря по тем вопросам, в которых он, явно, и разбираться не должен!»
Потом я шел один и думал: «Куда идет общество, если прокурора, лицо, следящего за правильностью исполнения закона, бездарь пытается поправлять?»
