Радоваться или грустить по данному поводу я так и не решил.
На более детальном уточнении, которое спустя короткий промежуток устроил комбат, я уяснил, что уже завтра к 6.00 мое подразделение должно совершить марш в ближайший порт и погрузиться на большой десантный корабль. Остальным же подразделениям приказано совершить марш в район учений и там встретиться с нами. Все это осуществлялось на территории нашего государства, и оставались надежды на то, что задачи так и останутся учебно-боевыми. После того как командир всех распустил, я подошел отдельно и спросил:
– А что по мне?
– Ты на месте, не то время, чтобы тебя менять. Иди занимайся, – коротко ответил комбат.
Выдвинувшись к подразделению, я поймал своего дневального, несущего с полевой кухни честно украденные сосиски, которыми он обмотался как пулеметными лентами, сказал ему оповестить командиров взводов, чтобы они прибыли в лесопосадку за нашей палаткой для уточнения задач, и, закурив на ходу сигарету (что, конечно же, категорически запрещено уставом), начал определять, какие мероприятия мне необходимо выполнить немедленно.
После постановки задач командирам взводов я прямиком отправился к медицинской палатке отлавливать «хитровышмарганных» матросов, у которых, после того как по «солдатскому радио» объявили о предстоящих учениях, внезапно обострились все хронические заболевания, в основном люмбалгия и геморрой, а также общефизические недомогания. Не буду кривить душой и накидывать пуха, рассказывая, что я всех больных смог вылечить на месте путем сердечных бесед, исцелить всех военных в условиях приближающихся учений не способен, наверное, даже архангел Михаил, но тем не менее несколько человек все же я уберег от недостойного поступка, не делая различий между своими матросами и матросами других рот.
Солдат, как и детей, чужих не бывает!
Когда уже в сумерках я зашел в расположение своего подразделения, увидел обычную для глаз военного картину: матросы быстро и без суеты собирали свои рюкзаки, снаряжали магазины и ленты боеприпасами, никто никому не мешал, а если вдруг и мешал, то они вежливо делали друг другу замечания: «Товарищ рядовой, зачем вы стоите на проходе внутри наших пенатов? Вы разве не видите, что я вызвался добровольцем нести этот замечательный тяжелый ящик с боеприпасами из оружейки до нашей палатки по этой прекрасной, лечебной грязи?»
И как изюминка на торте звучала речь старшего техника роты, горячего дагестанца с поломанным ухом, с истинно кавказской витиеватостью, достойной стать тостом на застолье:
– Уважаемые водители! Да продлятся ваши годы вечно, не будете ли вы так любезны взять под белы рученьки наводчиков и широкими шагами отправиться к своим машинам, дабы подготовить их к предстоящим мероприятиям? А если я увижу чье-то прекрасное лицо…
Честно говоря, тут я слегка слукавил, заменив некоторые слова и описание обстановки эвфемизмами, – диалоги щедро разбавлялись нецензурными словечками, а атмосфера в палатке больше всего напоминала фильм о конце света… Но кто из нас не любит помечтать?
– …с глазами военно-морского краба через три минуты в палатке, то в эту тупую морду полетит…
– Сми-и-и-ирно! – крикнул дневальный, выронив из рук магазин и рассыпав патроны, когда увидел меня, смахивающего слезу умиления от всего происходящего.
– Вольно! – ответил я, напомнив, что при работах с оружием и боеприпасами команда смирно не выполняется.
