Записки у изголовья - страница 4

Прислуживая государыне, я вдруг увидела, что под лестницей лежит собака.

– Увы! Вчера так жестоко избили Окинамаро. Он, наверно, издох. В каком образе возродится он теперь? Грустно думать, – вздохнула я.

При этих словах пес задрожал мелкой дрожью, слезы у него так и потекли-побежали.

Значит, это все-таки был Окинамаро! Вчера он не посмел отозваться. Мы были удивлены и тронуты.

Положив зеркало, я воскликнула:

– Окинамаро!

Собака подползла ко мне и громко залаяла. Государыня улыбнулась.

Она призвала к себе госпожу Укон и все рассказала ей. Поднялся шум и смех.

Сам государь пожаловал к нам, узнав о том, что случилось.

– Невероятно! У бессмысленного пса – и вдруг такие глубокие чувства, – шутливо заметил он.

Дамы из свиты императора тоже толпой явились к нам и стали звать Окинамаро по имени. На этот раз он поднялся с земли и пошел на зов.

– Смотрите, у него все еще опухшая морда, надо бы сделать примочку, – предложила я.

– Ага, в конце концов пришлось ему выдать себя! – смеялись дамы.

Тадатака услышал это и крикнул из Столового зала:

– Неужели это правда? Дайте, сам погляжу. Я послала служанку, чтобы сказать ему:

– Какие глупости! Разумеется, это другая собака.

– Говорите себе, что хотите, а я разыщу этого подлого пса. Не спрячете от меня, – пригрозил Тадатака.

Вскоре Окинамаро был прощен государем и занял свое прежнее место во дворце.

Но и теперь я с невыразимым волнением вспоминаю, как он стонал и плакал, когда его пожалели.

Так плачет человек, услышав слова сердечного сочувствия.

А ведь это была простая собака… Разве не удивительно?

Первый день года и третий день третьей луны особенно радуют в ясную погоду.

Пускай хмурится пятый день пятой луны. Но в седьмой день седьмой луны туманы должны к вечеру рассеяться.

Пусть в эту ночь месяц светит полным блеском, а звезды сияют так ярко, что, кажется, видишь их живые лики.

Если в девятый день девятой луны к утру пойдет легкий дождь, хлопья ваты на хризантемах пропитаются благоуханной влагой, и аромат цветов станет от этого еще сильнее.

А до чего хорошо, когда рано на рассвете дождь кончится, но небо все еще подернуто облаками, кажется, вот-вот снова посыплются капли!

Я люблю глядеть, как чиновники, вновь назначенные на должность, выражают свою радостную благодарность.

Распустив по полу длинные шлейфы, с таблицами в руках, они почтительно стоят перед императором. Потом с большим усердием исполняют церемониальный танец и отбивают поклоны.

Хотя караульня в нынешнем дворце расположена у Восточных ворот, ее по старой памяти называют Северной караульней.

Поблизости от нее поднимается к небу огромный дуб.

– Какой он может быть высоты? – удивлялись мы. Господин почетный тюдзё Наринобу пошутил в ответ:

– Надо бы срубить его у самого корня. Он мог бы послужить опахалом для епископа Дзётё.

Случилось так, что епископ этот был назначен настоятелем храма Ямасина и явился благодарить императора в тот самый день, когда господин Наринобу стоял во главе караула гвардии.

Епископ выглядел устрашающей громадиной, ведь он, как нарочно, надел сандалии на высоких подставках.

Когда он удалился, я спросила Наринобу:

– Что же вы не подали ему опахало?

– О, вы ничего не забываете! – засмеялся тот.

Горы Огура – «Сумерки», Касэ – «Одолжи!», Микаса – «Зонтик», Конокурэ – «Лесная сень», Иритати – «Заход солнца», Васурэдзу – «Не позабуду!», Суэномацу – «Последние сосны», Катасари – «Гора смущения», – любопытно знать: перед кем она так смущалась?