– А кого я в прихожей изловил!? – громогласно прокричал господин, на лице его сияла веселая, но уж очень хищная улыбка.
По гостиной так и понеслось – "Барон!", "Барон!". Тот, кого все называли бароном, был невеликого роста господин, плотный, но весьма упитанный, лицо его украшали невероятных размеров рыжие усы, торчавшие совершенно параллельно полу. Голову барона, словно огненная корона, венчала рыжая шевелюра, карие глаза светились, будто у волка.
Как только у собравшихся в гостиной перестало звенеть в ушах от возгласа барона, все тотчас бросились к нему и обступили тесным кругом, заговорили, загомонили. Видно было, что рыжий господин – всеобщий любимец.
– Везучий вы человек, – шепнул мне Федор Кузьмич. – В один вечер и нашему барону будете представлены!
– Кто ж он таков? – я был заинтригован.
– О, в двух словах не скажешь! Барон Мартин фон Лей, – несколько торжественно произнес Федор Кузьмич так, будто я должен был тут же и ахнуть: "Неужели тот самый!"
– Вы пока здесь постойте, Петр Григорьевич, я вас обязательно познакомлю, – заверил Федор Кузьмич. – Я пока побегу расспрошу, где это он наших беглецов настиг.
Когда ушел Федор Кузьмич, я вдруг понял, что нахожусь в полном одиночестве. В один миг я стал никому не интересен и не нужен. Именно этого больше всего я и боялся, думая о своем выходе в свет, что придется целый вечер простоять в уголке с робкой надеждой, что хоть кто-то обратит на меня внимание. Мне сделалось ужасно неуютно. Даже кашель вдруг усилился и грозил перейти в настоящий приступ. В то время как из толпы, окружившей барона, доносился весьма звонкий голос гимназиста: "Да бросьте! Выдумают в самом деле – бежать! Вот вам слово – захотелось воздуха глотнуть. Уж очень тут сперто!", я, прижав к губам платок, пытался совладать со рвущимся из груди кашлем.
– Как нехорошо это у вас, – вдруг услышал я подле себя.
Я обернулся на звук голоса и с удивлением обнаружил, что в том же углу, где стою я, сидит пожилой господин в простом черном сюртуке и брюках. Человек этот был, очевидно, в летах: седые белоснежные волосы обрамляли его голову от одного виска до другого, лоб и макушка были абсолютно лысые. Такими же седыми были и усы, и аккуратно подстриженная бородка клинышком. Господин смотрел на меня поверх очков в тонкой стальной оправе.
– Так вам этого оставлять нельзя, – продолжал господин.
– А вы, простите, медик? – спросил я, от удивления кашель несколько перестал.
Он слегка наклонил голову:
– Если угодно, заходите ко мне прямо завтра, – сказал господин. – Хотя я вижу, что у вас не чахотка, но все же запускать не советую.
Господин сунул руку во внутренний карман сюртука, вынул оттуда карточку и протянул мне. Правда, прочитать ее я не успел.
– Андрей Пшемислович! – раздался вдруг молодой бойкий голосок. – С кем это вы тут?
Я обернулся и увидел только что введенную девицу, очевидно, Татьяну.
– Да вот, Татьяна Тимофеевна, – господин встал с кресел. – Еще и сам не успел отрекомендоваться. Андрей Пшемислович Болицкий, – протянул мне руку господин.
– Петр Григорьвич Карудо.
– Татьяна Тиимофеевна Зайцева, – подражая моему тону, протянула мне руку девица. Она смотрела мне в глаза столь прямо, что я невольно смутился, как-то неловко пожал ее пальцы, чем привел эту особу в совершенный восторг. Она залилась веселым смехом, а я не знал, куда деть себя от смущения.
– Не обращайте внимания, Петр Григорьевич, – видя мое положение, сказал Андрей Пшемислович. – Она еще совсем ребенок.
