– Сдаётся мне, что, поднимаясь на Голгофу, он не забыл и о журналистах, – откликнулся я.
От барной стойки отделился официант и подошёл к нам. Его длинная фигура являлась почти точной копией стоявшего в дверях швейцара. Появившиеся на столике бутылка водки, малосольные огурчики, жареный картофель, соевый соус и присыпанная зеленью телятина приятно оживили угрюмую атмосферу. Карт поблагодарил официанта и, накинув на запотевшую бутылку полотняную салфетку, собственноручно наполнил рюмки.
– Ты знаешь, – сказал он, у людей в головах теперь лишь три мысли: как заработать, как потратить и кого переспать. Ты единственный, с кем ещё можно поболтать о трансцендентном.
– Так уж и единственный? – не поверил я.
– Во всяком случае, единственный, кто делает это с удовольствием, – уточнил Карт.
– Сегодня я тебя как раз и пригласил, чтобы побеседовать об этом, – сказал я. – Не возражаешь?
Карт опорожнил рюмку и, удерживая дыхание, кивком головы продемонстрировал свою готовность.
– И это всё? – спросил он, когда я закончил повествование.
– Мне нужно знать, были ли мальчики вообще, кто их «родители» и где с ними можно познакомиться?
– А больше тебе ничего не хочется? – его взгляд стал более чем выразительным. – Думаешь, если ты их найдёшь, они застыдятся и тут же вернут тебе бабки? Может, ты уже и тарелочку приготовил?
– Тридцать восьмого калибра.
Его взгляд упёрся мне в грудь:
– Вот из этого калибра они тебя и укокошат, – голосом позднего Калиостро пообещал он. – А заодно и меня. Когда вы, наконец, начнёте решать такие дела цивилизованно, через суды?
Я закурил и уставился на Карта. Тот отложил в сторону вилку и заёрзал на стуле. Наконец, не выдержал и посоветовал:
– Задействуй ментов и не морочь мне голову.
В общем-то, совет для погрязшего в выпестованных обществом ценностях индивида был вполне разумным.
– Они ещё прошлый год не разгребли, – сказал я.
– А ты разгребёшь? – вдруг взвился он. – Да если они о тебе пронюхают, ты ведь и суток не протянешь!
– А ты собрался с ними советоваться? – спросил я.
Карт рассмеялся:
– Нет, ты не больной – ты тяжелобольной. Я же не ясновидящий. Мне с людьми надо будет пообщаться, и не с одним.
– И они тут же побегут тебя закладывать?
Карт придвинул ко мне порозовевшее лицо:
– Ты что, не можешь подарить им эти пятнадцать миллионов?
Я отрицательно покачал головой; такой христианской любви к мальчикам я не испытывал:
– Не для этого я их столько лет собирал.
Карт в отчаянии прикрыл глаза:
– Хорошо, – сказал он, – я приду на твои похороны. Но только для того, чтобы сказать всё, что я о тебе думаю. Меня уже тошнит от добрых слов в твою сторону.
– С матом оно, конечно, веселее, – согласился я.
Карт фыркнул:
– Ты не умрёшь, ты сдохнешь!
– Зависть иссушает, – напомнил ему я.
– Не дождёшься! Пока закончится процесс моей мумификации, над тобой уже леса заколосятся.
– Вот давай за Шопена и выпьем, – предложил я.
К соседнему столику с очередной бутылкой подошёл официант. Располагавшиеся за столиком крупная блондинка и начавший лысеть лет на тридцать раньше положенного срока мужчина были, вероятно, единственными, кто пришли в ресторан, чтобы «отдохнуть». Может, нам сегодня тоже стоило надраться? Я разлил остатки водки по рюмкам и предложил Карту напиться.
– К чёрту закуску, – сказал я.
Призыв попахивал анархизмом. Карт посмотрел на свою порцию телятины и с сомнением покачал головой. Любые действия, направленные на ограничение питания он отвергал в зародыше:
