– Глупо получилось, я же вас искал. И с вами хотел поговорить.
– О чем?
– Обо всем. О королях и капусте. Но Александрийский всегда был таким настырным. И вас от меня увел.
– Мне его жалко. Ему так трудно быть немощным.
– Я хотел бы дожить до его лет и не стал бы жаловаться на болезни.
– А сколько ему лет?
– Не знаю, но больше шестидесяти. Перед революцией он был приват-доцентом в Петербурге.
Матя взял Лидочку за руку и поднес ее пальцы к губам. Это было старомодно, так в Москве не делают, Лидочка вдруг смутилась и спросила, заставляя себя не вырывать руку:
– Это так в Италии принято?
– Это принято у поклонников, – ответил Матя.
Лидочка вошла в комнату. Марта лежала на застеленной кровати и читала при свете бра.
– Ты куда пропала? – спросила она.
– Мы гуляли с Александрийским, – сказала Лидочка. – А потом пришел Матвей Ипполитович, и они стали спорить.
– Я думаю, что Александрийский ревнует, – сказала Марта. – Когда-то Матя был его учеником, недолго, в начале двадцатых. И оказался более способным, чем учитель.
– Так все считают? – спросила Лидочка.
Она взяла вафельное полотенце, сложенное на подушке, и стала искать в сумке пакет с зубной щеткой и порошком.
– Это считает Миша Крафт, который для меня – высший авторитет, – сказала Марта. – Но я думаю, что причина в несходстве характеров. Матя при первой возможности ушел к Френкелю в Ленинград и работал в физико-техническом институте. А потом его отобрали для стажировки в Италии. То, что для Александрийского – предмет планомерного многолетнего труда, Матя всегда решал походя, между двумя бутербродами или тремя девицами. Александрийский считал его предателем, но дело не в предательстве, а в сальеризме Александрийского.
– Матвей Ипполитович совсем не похож на Моцарта, – сказала Лидочка.
– Ты же понимаешь, что дело не в простом сравнении.
* * *
Лидочка взяла полотенце и пошла в женскую умывальную комнату.
Лидочка пустила воду. Струя била косо, порциями, будто кран отплевывался. Вода была страшно холодной. Зубы ломило.
Лидочка не услышала, как открылась дверь и вошла подавальщица.
– Вы меня простите, – сказала она, закрыв за собой дверь. – Мне у вас спросить надо.
Лидочка испугалась, будто имела дело с умалишенной, готовой к иррациональным поступкам, но не обязательно намеренной их совершать.
Она так и осталась стоять со щеткой в приоткрытом рту, с измазанными зубным порошком губами.
– Вы видели, что я смотрела на мужчину, – продолжала женщина. – Вы его знаете, высокий, с усиками, красивый такой.
Лидочка кивнула. Она чувствовала, как белая струйка слюны с порошком течет по подбородку.
– Мне с ним поговорить надо, – сказала женщина ровным, скучным голосом. – А мне их имя-отчество неизвестны. Вы уж помогите, подскажите мне, гражданочка.
Женщина притворялась. Говорить простонародно она не умела, и дело было не только и не столько в словах, а в том, как она их произносила, – труднее всего подделать интонацию. Если бы Лидочку спросили, кто эта женщина по происхождению, она сказала бы – гражданка, вернее всего, москвичка из образованной семьи.
Лидочка взяла стакан, прополоскала рот, сморщилась от ледяного холода.
– Вы не спешите, – сказала женщина, – мне не к спеху.
Лидочка не могла решить для себя, ответить на вопрос или сослаться на неведение. Но потом поняла, что нет никаких оснований таиться.
– Этого мужчину зовут Матвеем Ипполитовичем Шавло, – сказала Лида. – Он физик, больше я о нем ничего не знаю.
