Тот предел, про который говорит автор в «Странствии I», что никогда не должен был быть пересечен, был пересечен – и все же («И все же!») половое созревание вместо того, чтобы причинить какой-либо вред, оказывается билетом в бесконечный эротический Диснейленд. Можно проследить грубую сюжетную линию. Во второй части, как мы могли видеть, влюбленные встают, оставляя берег моря и все те трудности, что он им принес. В Части III их пыл, кажется, достигает кульминации. В Части IV они резвятся. Далее идет эпизод, как это ощущается, предательства («дерзкое… пиратство») и примирения («Смирись, оставив снам желанный путь домой»). В конце же автор возвращается к признанию прекрасной взаимной любви, «непонятый ответ / порождает череду вопросов». Все эти формулировки никогда в полной мере не раскрыты и не до конца реалистичны, в то же самое время они являются основным инструментом в возвышенной поэзии Крейна.
Он показывает нам, что при всей той блудности влюбленных, они остаются экстравагантными и не боятся смело выражаться. Вместо того, чтобы делать дело, они валяют дурака. Как мы видели ранее в Части IV, одно слово может разрастаться в несколько (Portending… port and portion,» «fragrance irrefragably»). Игра звуков иногда набирает такой оборот, что угрожает напрочь вытеснить смысл, как в этом отрывке из «Странствия VI»:
бездна поглощает имя
Пророка, но разносится помин
Царю волнами пенными Твоими? —
Сирокко, дань собрав, сникает, день
На убыль поворачивает вскоре;
Здесь буквы «s» и «r», по-видимому, управляют выбором слова больше, чем любой очевидный базовый аргумент или описание. Во всех частях III – VI поэт стремится к высокому классическому стилю, жонглируя ключевыми словами «Infinite consanguinity,» «immutability,» «Infrangible,» «fervid covenant»), и он подражает романтическим одам, вбрасывая броские риторические обращения («O minstrel,» «O rivers»). Иногда его представления о метафорах весьма ошибочны. Например, в «Странствиях V», где он сравнивает шевелюру своего возлюбленного с прекрасным судном («argosy of bright hair»), что изначально должно было бы впечатлить читателя, выглядит скорее смешным. «Argosy» это сверхогромное торговое судно в венецианском стиле и в бывшем морском сопернике Венеции – в Рагузе (ныне Дубровник). «Ах, Эмиль, какой милый контейнеровоз у тебя на голове!»
Смятенный и измученный под натиском купидоновой страсти, как и каждый истинный влюбленный, как это было в сонете «Мой блуждающий корабль» сэра Томаса Уайеттса, персонаж Крейна (сам Крейн) порой не соображает что говорит. Его бормотание походит на то, что Роланд Барт называет любовной речью, особым стилем языка, который создает и поддерживает то потустороннее, анархическое, вневременное состояние боли, блаженства и экстаза; но остается недоступным для здравого смысла, реальности, манер и цензуры. «Странствия III» это лучший пример утопических мечтаний Крейна:
Родством нежнее кровного повязаны
С тобой, которая исходит светом
Нисшедшей, величаемой бурунами,
Небесной плоти в лоно вод, а волны
Как тропы странствий разбегаются
Передо мною по безбрежному простору.
Враждебной к чужаку тесниной,
Где зыбки капители вихревых колонн
И где по воле волн звезда ласкает
Звезду и мечутся лучи, пройдя,
Почувствовать твое предштормовое
Дыханье! Но под гребнями бурунов —
Не гибель, а пучина одиночества,
Над бездною звучат не погребальные,
