Запретная тетрадь - страница 6

А именно в том, что наши дети больше не могут верить в нас так, как мы верили в наших родителей. Я хотела попытаться убедить в этом Микеле, в тот же самый рождественский вечер, но была не в силах выразить свои спутанные мысли словами. Риккардо отправился спать, и мы ждали, когда Мирелла вернется с бала. «Послушай, Микеле, – сказала я ему, – помнишь, как во время войны мы просили детей не рассказывать в школе, что ботинки не по карточкам купили?» Он ответил мне рассеянно, спросил, почему это я вспоминаю о тех временах. Я не смогла назвать ему точную причину, но не останавливалась: «А когда мы просили их не говорить, что слушаем иностранное радио?» Я хотела попытаться объяснить ему, как трудно мне тогда пришлось, когда однажды нужно было наказать Миреллу за какое-то вранье. Она уже доросла до меня, и пока я говорила, смотрела мне прямо в глаза. Я думала о том, что ни разу не слышала, чтобы моя мать лгала. Это, быть может, делало ее немного бесчеловечной по отношению ко мне, но я не могла сказать, что когда-либо потворствовала ей. Когда мой отец возвращался из своей конторы и я видела, как он снимает котелок и адвокатскую сумку, мне ни разу не пришло в голову, что он не смог извлечь выгоды из своей жизни и поэтому мы не богаты. Мне казалось, что он обладатель куда более ценного имущества, нежели богатство, – какое там, мне и в голову не приходило сопоставлять их. Сейчас же иногда случается так, что я уже не нахожу в самой себе такой четкой, устойчивой, определенной жизненной модели, как та, которую показывали нам наши родители и на которую нам казалось естественным ориентироваться. В общем, сомневаюсь, что все то, чем владеем мы и чем наши родители владели до нас – традиции, наследие рода, нормы чести, – все еще ценно, при любых обстоятельствах, по сравнению с деньгами. Но даже сомневаясь, я, как бы там ни было, не могу перестать верить в то, в чем когда-то была убеждена. Но я хотела бы дать понять Микеле, что из-за наших сомнений Риккардо и Мирелла, может быть, больше не верят.

Можно считать, что я дома одна; Микеле спит. Но с тех пор, как я завела дневник, вечно боюсь, что он притворяется спящим, чтобы застать меня врасплох. Я пишу на кухонном столе и положила рядом книгу учета домашних расходов, чтобы накрыть ею тетрадь, если Микеле внезапно войдет. Хотя, если откроется, что я обманываю, будет только хуже: наступит конец той доверительной гармонии, которая лежала в основе наших отношений все двадцать два года брака. На самом деле, мне следовало бы признаться Микеле в существовании этой тетради и, наверное, попросить никогда не требовать показать ему написанное. Если же он застанет меня врасплох, между нами навсегда поселится подозрение, что у меня от него есть и были бог знает какие еще секреты. Абсурдность ситуации с моей стороны в том, что я честно признаю: если бы Микеле вел дневник в тайне от меня, меня бы это обидело.

Еще одно удерживает меня от признания в том, что я веду записи: это угрызения совести, что я трачу на них столько времени. Я часто жалуюсь, что у меня слишком много дел, что я рабыня своей семьи, дома; что мне вечно некогда, к примеру, почитать книгу. Это все правда, но в каком-то смысле домашнее рабство стало еще и моей силой, нимбом моего мученичества. Так что, когда мне изредка случается поспать полчаса до того, как Микеле и дети вернутся домой на ужин, или немного прогуляться, разглядывая витрины, по дороге с работы, я никогда в этом не признаюсь. Боюсь, что, признавшись в том, что насладилась отдыхом, пусть даже коротким, что немного развлеклась, я растеряла бы славу, которой обладаю: славу женщины, посвящающей каждое мгновение своего времени семье. И в самом деле – признай я это, все те, кто окружает меня, позабыли бы о бессчетных часах, которые я провожу на работе, или в кухне, или в магазине, или за уборкой, и помнили бы лишь о коротких мгновениях, проведенных за чтением книги или на прогулке. Вообще-то, Микеле все время советует мне дать себе немного отдыха, а Риккардо говорит, что как только он будет в состоянии зарабатывать, то подарит мне поездку на Капри или на побережье. Признание моей усталости снимает у них с плеч тяжесть какой бы то ни было ответственности. Поэтому они часто сурово твердят мне: «Тебе бы отдохнуть», словно отказ следовать этому совету – какой-то мой каприз. К тому же на деле, как только они видят, что я села рядом с ними почитать газету, то немедленно спрашивают: «Мам, раз тебе нечем заняться, не могла бы ты зашить мне подкладку на куртке? А штаны не постираешь?» и тому подобное.