Зарождение добровольческой армии - страница 26

Керенский не только сам вторгся в Зимний дворец, но еще и разместил в нем массу всяких «бабушек» и «дедушек» русской революции. Вся эта банда каторжан расхищала царское белье, объедалась и опивалась запасами царских погребов, а сам «глава» не нашел других комнат в огромном дворце, как именно личные комнаты Императора Николая II, и влез в чужой кабинет и чужую спальню. Если большевиков можно обвинять в разгроме и расхищении Зимнего дворца при его занятии 25 октября, то прежде всего в них надо обвинить Керенского, который начал это расхищение личного царского имущества.

Вот и подъезд Ее Величества. В феврале 1913 года я стоял часовым у этого подъезда. Караул во дворце несла рота Его Величества Павловского военного училища. Был лютый мороз, и было приказано надеть тулуп и кеньги. Ночью, в сильную метель, посты обходил наш командир батальона и поздравил меня с производством в портупей-юнкера. Это было большим событием в моей жизни, и оно произошло у этого подъезда.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице, покрытой замызганным ковром, и нас провели каким-то темным коридором в приемную залу перед царским кабинетом. У дверей кабинета в небрежных позах стояли какие-то велосипедисты, вооруженные кортиками. Они изображали парных часовых. По залу ходили офицеры и штатские люди во френчах, косоворотках и пиджаках. Суетились адъютанты, молодые прапорщики, в невероятных галифе и френчах. На нас никто не обратил внимания, но в 12 часов один из этих адъютантов подошел к нам и сказал, что Верховный Главнокомандующий нас ожидает.

Мы вошли в кабинет. Это была огромная комната, очень высокая, с массой мебели в чехлах. В простенке между окнами стоял огромный письменный стол, и против него – мраморный бюст Императора Александра III.

Керенский сидел у стола, но сразу встал и, протягивая руку, подошел к нам. Он попросил нас сесть у стола. Полковник Федотов сказал ему цель нашего посещения и подал отпечатанное воззвание. Керенский слушал молча, прочитал воззвание и сказал: «Сильно написано, отлично! Это должно произвести впечатление. Размножьте это и пошлите в редакции всех газет, пусть напечатают. Вы давно в Петрограде? Что вы слышали здесь про большевиков?» – обратился он ко мне.

Я начал говорить о митинге в запасном полку, о выступлении большевиков и о речи бородатого прапорщика про сдачу Даго.

«Да, кстати о Даго, – перебил меня Керенский, – трудно себе представить, что немцы заняли его без единого выстрела. Гарнизон пехоты взбунтовался и не позволил артиллерии открыть огонь. Многие офицеры пострадали от рук этих предателей. Скажите вашим товарищам-офицерам, что правительство не дремлет и в армии будет восстановлен полный порядок. А что касается здешнего гарнизона, то среди него есть, конечно, большевики, но большинство – на стороне законной власти и будет ее защищать. Благодарю вас за интересные сведения и желаю вам полного успеха».

Керенский встал, протянул нам руку. Вид у него был переутомленный, помятый, а лицо – совершенно серо-желтое.

Мы вышли. Вот и все. И для этого мы с таким трудом добирались до столицы, чтобы увидеть эту фигуру, беспомощную и безвластную, державшуюся у власти лишь только по инерции!

Про большевистские настроения в своем запасном полку я знал хорошо, и что они таковы же и в других частях гарнизона, не было никаких сомнений.

Из моей семьи в Петрограде был только мой отец. Старший брат с женой уехали на Кавказ, сестра и мать были в Киеве, там же, на каких-то ускоренных военных курсах, был и младший брат. Отца вызвали с фронта в комиссию Военного министерства для выработки новых уставов. Работала комиссия целыми днями, но так ничего еще и не выработала.