Как бы то ни было, но совместными усилиями нам удалось его убедить. Гиммлер распорядился выдать нам пропуска от Аненэрбе: оказывается, по специальному распоряжению рейхсфюрера, их могли получить не только члены СС, но и "сочувствующие". Кроме этого мы должны были получить подъемные и суточные в рейхсмарках, а также талоны на бензин и прочие блага.
– Хайль Гитлер! – строго сказал Гиммлер напоследок и снова лениво махнул рукой.
– Зиг хайль!
Карстен вытянулся в струну, как полагается, но получилось у него не слишком изящно, наверное из-за отсутствия практики. Юрген отсалютовал машинально, как автомат, а я снова ограничился поклоном.
Сейчас самым безопасным было бы смыться и предоставить Юргену оформлять документы. Но Гиммлер вальяжно махнул вахтерам и перед нами распахнули турникет. Пришлось отправиться на экскурсию по Аненэрбе. К счастью, в небольшой по размерам штаб-квартире кроме администрации располагались всего два отдела: отдел Ближнего Востока и Зондеркоманда “Н”, занимающаяся исследованиями ведовских процессов. В отделе Ближнего Востока я заметил несколько книг на иврите, явно из сожженных синагог, а в зондеркоманду мы не пошли. Потом Юрген повел нас на склад, где нам выдали серое эсэсовское обмундирование: брюки, кители, шинели и сапоги. Это была не какая-нибудь там полевая форма, ничем, кроме петлиц не отличимая от обмундирования Вермахта. Нет, то была парадная форма, с огромными накладными карманами на френче и штанами-галифе, которые следовало заправлять в сапоги. Я испугался было, что придется раздеваться для примерки и таким образом может обнаружиться моя еврейская сущность, но обошлось; раздеться нас не заставили, подобрав форму на глазок. Петлиц на форме нам с Карстеном не полагалось, так как мы были всего лишь "кандидатами" на благородную роль членов СС. На прощание нас еще раз сфотографировали для документов. Наконец, мы с Карстеном выбрались из Аненэрбе, которое уже начало казаться мне логовом и залезли в "Опель".
Теперь Карстен смог передать мне свой разговор с Гиммлером. Признаюсь, разговор этот, если верить Карстену, не отличался изысканностью форм и глубиной содержания. Археология и история рейхсфюрера не интересовали.
– Что это ты такой чернявый? – спросил он – Иностранная кровь?
– Моя мать итальянка, партайгеноссе рейхсфюрер – отрапортовал Карстен – Она из Южного Тироля.
– Итальянка – это хорошо, это приемлемо. Но никаких Южных Тиролей и Тиролей вообще – отрезал партайгеноссе – Есть и будет только Великий Рейх.
Карстен прекрасно помнил что Рейху оставалось жить чуть более двух лет, как и самому Гиммлеру, но бодро выкрикнул:
– Разумеется, рейхсфюрер.
– То-то же.
На самом деле мать Карстена была боснийкой.
– Во мне, кроме арийской крови, течет еще не то славянская, не то турецкая – рассказал он мне – Мама говорила, что у них под Мостаром сам черт ногу сломит, если начнешь разбираться с родословными. Она была красивая и отец ее очень любил. "Сапер ошибается только один раз", говорил он и добавлял, глядя с улыбкой на маму: "Но на этой мине я подорвался и не жалею". Они и познакомились-то, когда он разминировал ее деревню. Когда отец погиб, мама прожила еще полтора года и тоже умерла. Она совсем не болела, просто не смогла жить…
Тем временем, как мы узнали позже, Юрген успешно оформил все документы, включая наши удостоверения временных сотрудников Аненэрбе. Со всеми этими бумагами он понесся к Гиммлеру, который подписал их не глядя да еще и пожелал ему успехов в его трудах во славу Рейха. Теперь мы были легализованы и до поры до времени могли чувствовать себя в относительной безопасности. Но радоваться было рано: еще неизвестно было, что ждет нас впереди. Самого рейхсфюрера ждали два года поражений и ампула с цианистым калием.
