Сбросив кеды, я пробежала мимо него в свою комнату.
– Так вышло.
– Уволилась что ли? – Навалившись на дверной косяк, спросил он.
– Слушай, Суриков, – снимая джинсы, бросила я, – я же тебя не спрашиваю, почему ты все время дома трешься? У тебя ведь тоже дела должны быть: учеба, вождение в автошколе, девочки. Положено по возрасту, понимаешь? А ты штаны дома протираешь, как старый дед.
– Так это… – Брательник почесал за ухом. – Творческий кризис у меня.
– Вот как это сейчас называется. – Я сняла свитшот и зашвырнула с размаху на спинку стула. В детстве ты говорил: «Мама, это не бардак, мама, это творческий беспорядок», скоро будешь своей жене говорить: «Дорогая, я не бездельник, у меня просто задница к дивану намертво приклеилась, и все из-за душевных терзаний!»
– Старуха, ты что на меня опять взъелась? – Буркнул Пашка, наблюдая, как я скачу на одной ноге в лифчике и трусах, тщетно пытаясь стянуть носок с левой ноги.
– Кто старуха? Я?! – Швырнула в него носком, скатанным в шарик. Попала по носу и, довольная, показала неприличный жест пальцем. – Да я на пятнадцать минут тебя младше, старый хрыч!
– По учебе у меня все под контролем. – Рассмеялся Пашка, перехватывая второй носок, летящий ему прямо в лицо. – Зачеты мне проставит добрая девочка Лида.
– Лида? Добрая девочка? – Удивилась я, натягивая футболку. – А ничего, что так называемая девочка давно уже не девочка, и к тому же работает бухгалтером в твоем колледже?! Ты же сам говорил.
Суриков довольно закатил глаза.
– Все дело в моем обаянии. – Подмигнул он, довольно складывая руки на груди.
– Обаянии? Не смеши! – Запрыгивая на ходу в шорты, усмехнулась я. – Треплется, что обаял взрослую тетку, а сам даже не может к Солнцевой нормально подкатить.
– Ха, – растерялся Пашка, всплеснув руками, – то – Солнцева, а то – одинокая, несчастная женщина за тридцать, которой любое доброе слово приятно. Разницу сечешь?
– Дон-Жуан ты хренов, – надев тапочки-зебры, я двинулась на кухню, – только вот все твои приключения исключительно на словах.
– А у тебя вообще все тухло, – ухмыльнулся он мне в спину.
Я остановилась, медленно повернулась и прошлась по нему взглядом, как кулаком по боксерской груше.
– Ой, Маш, прости, – тут же спохватился брат, отступая назад.
Его серые глаза распахнулись в немой мольбе о прощении.
– Да, тухло. – Я ткнула в него пальцем, гневно скривив рот. – Но, возможно, если бы ты не лез к каждому, с кем мне стоит только заговорить даже на чертовой работе, то было бы лучше. Как считаешь?
– Мань. – Он распахнул руки для объятия.
– Тоже мне, папочка нашелся!
Я развернулась и поспешила на кухню, где мама гремела посудой. Чудесный аромат борща разносился по всему дому, приятно щекотал ноздри и дразнил желудок. Хорошо, что не поела на работе. На нервной почве разыгрался ужасный аппетит. Нет, даже жор. Адский, неконтролируемый приступ ямы желудка.
– Ма-а-нь! – Брат ткнул мне в спину кулаком и попал аккурат промеж лопаток.
Больно.
– Офонарел?! – Отпихнула его так, что он чуть не отлетел к стене.
– Машенька, как ты разговариваешь с братом? – Мама отложила ложку, которой солила суп, и устало посмотрела на меня.
– Да, Машенька, – не упустил случая съязвить Суриков, – последи-ка за своим языком.
– Ты бы помалкивал уже, – процедила я сквозь зубы и добавила с особой издевкой, – Пашенька!
Подошла к маме, обняла ее за талию и чмокнула в щеку.
