Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - страница 28

Мой план состоял в том, чтобы попасться охраннику моего корпуса на улице в неположенное время и предстать, как положено, перед дисциплинарной комиссией (страшной и ужасной «ДК»), которой я вежливо, но твердо откажу в объяснениях. Комиссию возглавлял учитель химии и тренер по лакроссу с военной выправкой и говорящим прозвищем Скала. Он исключит меня, а я все равно не скажу ни слова. Это будет защита Бартлби, как в рассказе «Писец Бартлби» (рассказ Германа Мелвилла. – Прим. пер.). Просто откажусь участвовать во всем этом. «Предпочитаю промолчать», – скажу я, а они разведут руками и скажут родителям купить мне билет на самолет, так ничего и не поняв. А в Чикаго есть прекрасные школы.

Я не претендую на логичность этого плана спасения. Но примечательно то, что я создавала ситуацию, в которой мужчина задерживает меня там, где мне не положено быть, и заставляет дать нечто, в данном случае объяснение моего появления, взамен на освобождение. Я планировала это сразу после ухода из темной комнаты, где имел место именно такого рода обмен.

Мне ни разу не пришло в голову поискать собственный способ защиты – позвонить кому-то или постучаться в закрытую дверь. Я верила только в спасение по принуждению и только в случае, если мне не нужно было говорить правду.

Поскольку охранники меня не обнаружили, я обратилась к врачам и медсестрам и широко открывала рот, чтобы они вытащили из меня эту историю.

Но это не получилось даже у фульминантного вирусного заболевания. Годами я думала: «Раз я не смогла рассказать, эта история любезно завершилась». Что еще, если не кровоточащее горло? Мне оставалось только развалиться на куски. Сдаться окончательно.

С рождественских каникул я возвращалась на подъеме. Теперь от того, что я считала подростковыми проявлениями клинической депрессии, меня надежно защищал всесильный прозак. В лимузине по пути из аэропорта Стюарт спросил меня, как поживают лошадки в старом добром Лэйк-Форесте. «Замечательно. Только и знают, что радостно ржать», – ответила я. При въезде на территорию школы из-под копны своих волос показалась Габи. «Послушай», – сказала она.

«Что?»

«Я, когда возвращаюсь с каникул, всегда делаю такую штуку. Загадываю, что первый увиденный здесь человек определит, как пойдут мои дела в школе. То есть если это кто-то клевый, все и будет клево. А если какой-нибудь отврат, будет полный отстой. Попутчики не в счет. Так что давай смотреть».

Она вперила взор в свое окно, а я в свое. Было холодно, поэтому школьники на улице не тусовались. Я скользила взглядом по территории и прокручивала в голове это слово – «отврат». Это был наш школьный жаргон – сокращение от слова «отвратительно» и самое обидное оскорбление из всех возможных. Отвраты были кайфоломными, или кафлами, а что-то реально отвратное могло не просто сломать тебе кайф, но стать прямо-таки плохим кином, то есть ощущением надолго. Отврат было словечком для своих, чисто внутришкольным. Габи отпустила его при мне, как будто так и надо. Запросто.

Первым, кого я увидела, был старшеклассник по имени Лэйтон Хьюни. Это был очень высокий, стриженный под горшок детина с неожиданно ребячливым выражением лица. Я его не знала, но расхаживал он с достаточно дружелюбным видом и тусил в основном с чуваками. Эти мальчики до сих пор изображали угар эпохи битников, как будто подхватив некогда недокуренные их отцами сигареты. Их комнаты были уставлены полками с сотнями кассет самопальных концертных записей группы Grateful Dead. Обложки кассет были разрисованы цветными спиралями, медведями и танцующими скелетами – как правило, чуваки занимались этим под кайфом. (