Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - страница 38

Я обернулась: «Что-что? Ты это к чему?»

«Так, к слову».

«Ладно тебе, Лэйс», – сказала Кэролайн.

За одно утро я перешла из незаметных в явно привлекательные?

«Да ладно, что ты хотела сказать?»

«Он ни с кем не встречается», – доложила Брук.

«Что-что?»

Внутренне я паниковала. Это было совершенно новое чувство – смесь воодушевления и озабоченности.

«А, да брось ты. Он же хочет тебя», – сказала Брук.

«По-моему, он славный», – сообщила Мэдди.

«Очень», – сказала Саманта.

За ланчем я поискала его взглядом, но он был в Низком со своими друзьями, а сегодня мы ели в Среднем, как нам и было положено. Мои подруги встали в очередь к салат-бару. Как обычно, там стоял учитель танцев, следивший за выбором своих танцоров. Мои подруги в их число не входили, но вернулись с подносами, заставленными салатом айсберг и водянистыми помидорами черри.

Я с трудом затолкала в себя половину сэндвича с джемом и арахисовым маслом. Аппетита не было. Было так прекрасно не иметь аппетита, в кои-то веки не испытывать нужды в том, чего нет. Зачем мне вообще есть? Зачем прерывать насыщением эту восхитительную полосу удач? Я сидела. Я ждала. Я не осмеливалась улыбаться.

Весенние каникулы заняли практически весь март. Родители повезли нас с братом кататься на горных лыжах в Вэйл. Для папы это стало триумфальным и сентиментальным возвращением. В 1950-х, еще мальчиком папа вместе с братьями ездил из Сент-Луиса в Колорадо на заднем сиденье семейного «универсала». Это были первые годы существования тамошних знаменитых горнолыжных курортов. Папа рассказывал нам про машину, набитую спальниками и комиксами, про то, как счастлив был на горных лыжах его отец. Дедушка называл эти горы Господним краем. Когда сорок лет спустя мы приехали в Вэйл, папа вышел на балкон найденной им арендной квартиры и жадно глотал горный воздух, обратив лицо к небу. Я же пошла искать мою подругу Линли, одну из киттреджских девочек. У ее родителей был дом в двух шагах от канатной дороги.

Я не совсем поняла, чему так изумлялись мои родители, когда я рассказывала, как мы с подругой спустились от дверей ее дома прямо к очереди на подъемник. В школе Линли выглядела очень похожей на меня – один брат, собака, схожие предпочтения в музыке, и, как мне казалось, аналогичное материальное положение. Я была из достаточно состоятельной семьи и исходила из того, что и другие ученики живут примерно так же. Разумеется, это не относилось к показушникам вроде моих урбанизированных подруг с их костюмами от Chanel или того сына магната с лимузином. Про них знали все, и каждый закатывал глаза по их поводу. Я не понимала, что богатство может быть настороженным и стеснительным. Вне кампуса мелкие проявления претенциозности, которые я наблюдала у своих школьных знакомых, расцветали пышным цветом и целиком завладевали их невероятными жизнями. Линли надела лыжи прямо у заднего крыльца своего дома, вышла на снег и прямо-таки воспарила над всем, что попадалось по пути. Следом за ней, содрогаясь от ужаса и спотыкаясь, ехала я. Правда, до этого я вставала на горные лыжи всего пару раз и уже привыкла к тому, что вечно терплю неудачи в том, что прекрасно освоили мои сверстники. Я не сомневалась, что так бывает не только в кампусе, но и в жизни.

За ужином в тот первый вечер папа прервал меня на полуслове: «Я больше не желаю слышать, как здорово получается у Линли». Я была ошарашена. Мы были поборниками совершенства. Мы всегда восхищались достижениями. Мне казалось, что он будет так же горд за Линли, как и я сама. Почему ему не нравится, что я общаюсь с человеком, который чуть ли не живет на подъемнике? Ведь кажется, именно этого они и хотели. Или я с усердием новообращенной впала в совсем уж избыточное обожание? Где именно, по мнению папы, мое место в этой беспорядочной цепочке привилегированности?