Так что, он, превозмогая душевную боль, стоял тут, беспрерывно гипнотизируя обшарпанную подъездную дверь.
Нужно было сдерживаться, а как сдержаться, если он касался ее? Как, если ему было позволено многое, если не все? Пришлось сжать кулаки и сцепить челюсть. Слишком невыносимо думать о них в таком ключе, когда хочется самому себе вырвать сердце с корнями, чтобы не чувствовать. Он ведь и правда пытался перебороть эту назойливую неизлечимую болезнь под названием «Мила Багирова», но это все завершилось для него плачевно.
Он бы мог, но ломать свои кости порой бывает слишком невыносимо. И ее просто так не забыть, особенно если зачастую именно Мила была причиной, почему он карабкался в ситуациях, где выхода не было. Ракитин не привык жаловаться, это далеко не его стихия, да и друзей у него было с гулькин нос, не потому что он такой уж правильный, как считает Мила, нет.
Вовсе не это было причиной, а то, что он в своей жизни повидал так много боли и смертей, что порой ему начинало казаться, что и сам он не способен ни на что, кроме той самой боли. Если долго находиться бок-о-бок с горечью в окружении непролитых слез, так или иначе начинаешь мыслить в схожем ключе. А каждая новая операция или командировка в целом приводят его к черту на кулички, где, кроме боли и смертей, нет ничего, старуха с косой прошлась размеренно и уверенно.
Среди немногочисленных друзей были Миша да Ваня. И если первый повяз в семейной жизни, то второй мыслил исключительно, как и Саша, вот вместе они и варились в реальной жизни своих серых будней. Только у Ракитина была отдушина, никто не знал, что фото Милы вот уже который год греет его грудную клетку у самого сердца, работая скорее оберегом. А у Вани была работа, которая горечью оседала в груди, испепеляя едва живое сердце.
Саша во многом видел в Миле причину и следствие своих душевных ран. Но несмотря на это, настойчиво прикладывал как подорожник к ране воспоминания о каждой встрече. Говорят, что у каждого моряка есть особенный город, где живет та, ради которой он непременно вернется, у Саши с некоторых пор тоже появился такой город, пусть он не моряк. Но так же стремится сюда, хоть давно бы мог обрубить связь и укатить заграницу.
Размышления прервались хлопком подъездной двери. Долговязый парень походкой гопника в самом нелицеприятном «модном» виде, как говорится «на стиле», двигался в сторону Саши, затыкая уши наушниками. Ракитин не растерялся и быстро нажал на кнопку «запись» в своем карманном диктофоне. Старая вещица, но иногда выручала.
—Эй, боец, — Ракитин перехватил за руку коротыша, по меркам самого Саши. Он ведь раз в пять превосходил парня Милы и по силе, и по объемам.
—Че надо, дядя?
«Дядя» неприятно резануло слух, но да ладно, он ведь и правда смотрелся взросло, уж точно старше таких вот соплежуев. Зато не какие-то там штанишки с мотней до колена. Как всегда, говорил Багиров: «Семеро навалили, а один носит». Нет, в Саше чувствовался стиль, мужественность, и он уж точно не понимал вот таких модных веяний, может потому, что в силу возраста и жизненного опыта давно уже был в возрасте за сорок, пусть ему и самому всего-то слегка за тридцать.
Тот самый Владик приосанился, да и окинул Сашу неприятным высокомерным взором.
—Поговорить надо, Вадик, —Саша толкнул паренька к стене, на что тот среагировал ровно в том стиле, что и ожидал Ракитин. Зассал, как говорится.
