– Осторожнее с ней, – просит Вячеслав Игоревич. – В отличие от вас, у неё рухнул весь мир. Она сейчас, как ты в десять, плюс ещё избили до обморока, и…
– Я поняла… – шепчет Вера, а потом усаживается рядом со мной.
Несколько секунд она просто сидит, а потом вдруг обнимает меня и начинает плакать. И столько в её плаче отчаяния, боли, как будто это её избили, а не меня. Она всё обнимает, и тогда я начинаю тоже плакать, потому что… Просто плачется мне, как будто причин мало.
– Я… у меня были… были родители, – говорит мне Вера. – Когда мне десять было, они…
– Умерли? – хриплю я, понимая, что горло сорвала.
– Лучше бы сдохли, – с тоской в голосе отвечает она мне. – Они развелись, а меня…
Я замираю от своей догадки. Её предали! Вот чего она на меня так взъелась! Ведь я для неё девочка, которую не предали, которую, как она думает, любили, холили и лелеяли. И тогда я, хрипя, начинаю рассказывать, что можно запугать и не болью, а Вера слушает, буквально открыв рот. Слушает о том, как контролируется каждый шаг, каждый мальчик, каждая запись, как пугают психиатрией, стоит только наметиться бунту, как больно бьют в самую душу.
– Я бы сбежала, – признаётся она. – Но тебя не били?
– Никогда, – отвечаю я, думая над тем, что если бы били, но не пугали так, то было бы лучше, наверное. Правда, уже поздно. – Для вас это обычно?
– Да, – кивает она. – А тут ты ещё в ответственности своего парня… Ты можешь уйти, – предугадывает она мой вопрос. – Но я бы не советовала – девки у нас разные, да и парни…
Я понимаю – выхода нет. Девки будут просто бить, а парни ещё и заставлять… Выхода нет, совсем никакого, поэтому я прячусь внутрь себя, становясь равнодушной – будь, что будет. Теперь я уже не девочка, не настолько это было больно, так что… И тут эти мысли буквально смывает волной страха – я будто снова вижу голого Валеру с его вздыбленным… этим. И мне становится страшно до ужаса.
– Выбора у тебя нет, – повторяет Вера с тоской в голосе. – Либо ты примешь такую жизнь, либо выкинут.
– Что значит «выкинут»? – не понимаю я.
– За шлюз голой, – объясняет она мне. – А там холод и радиация. Ядерная зима.
От нарисованной картины я едва не теряю сознание, но беру себя в руки. Страшно так, что дрожу уже вся – сверху донизу. Но тут Вера кладёт меня набок, и страх уменьшается. Мне что, от позы так страшно? Получается, сломал меня Валера? Хочу стать маленькой-маленькой, чтобы спрятаться ото всех Валер на свете. Ведь он мне отомстит за то, что с ним сейчас сделают. Обязательно отомстит… Может быть, кто-нибудь другой просто быстрее до смерти забьёт?
– Он меня забьёт, – хриплю я.
– Не забьёт, – качает головой Вера. – С ним сейчас Вячеслав Игоревич поговорит. Даже и пальцем не тронет, но запугает так… Правда, если провинишься, сама понимаешь.
Я понимаю – у них принято бить девочек. То, что я считала незыблемым табу, перестало быть таковым. Здесь очень больно бьют и ещё делают то самое вне зависимости от желания. Значит, надо научиться получать удовольствие, или… Или хотя бы не бояться.
***
Утром я обнаруживаю распухшую задницу, натянуть на которую бельё почти невозможно. Я пытаюсь, но больно так, что в глазах темнеет, поэтому надеваю только платье. Обнаружившаяся в комнате Марина смотрит виновато, что со мной сделал этот зверь, она видела, а я… я боюсь. Кажется, мне страшно даже выйти из комнаты, но придётся.
