– Что? – буркнула Маша, расчесывая запястье.
– И она еще спрашивает… Посмотри на себя… В кого ты превратилась… Тебе самой не противно? – стал жевать комнату жесткий голос.
«Началось», – обреченно подумала Маша, исподлобья следя за разорявшейся матерью. Кожу на запястье все сильнее терзал и жег невидимый огонь. Надо остановиться. Но Маша, сама не замечая этого, все ожесточеннее пыталась выцарапать из руки зуд.
– В комнате бардак! Ночью где-то шляется! На звонки не отвечает!
– Потому что…
– Перестань чесаться, – оборвала мать.
Маша с неохотой перестала.
– И чем же ты была так занята?
– Смартфон вызволяла, – Маша опять принялась скрести запястье.
– Всю ночь что ли?
– Птица стырила его, выхватила прямо из руки и…
– Совсем завралась.
– У меня видео есть, – вырвалось у Маши.
– Ну-ну, – мать усмехнулась.
Маша стала рыться в смартфоне, всё ниже склоняя голову и всё сильнее краснея. Куда же оно запропастилось?
– Так что с видео?
– Ничего, – Маша отшвырнула смартфон и вернулась к зудящему запястью.– Я его удалила… вроде бы.
– Поздравляю, допилась, – сказала мать. – Тебе лечиться надо.
– А тебе не надо? – огрызнулась Маша.
– Поговори у меня еще! – прикрикнула мать и хлестнула Машу по щеке. Голова Маша дернулась, загудела, брызнули слезы.
Хлопнув дверью, мать быстро прошлепала по скрипучему коридору. На кухне проснулся и заворчал телевизор. Размазывая слезы, Маша зашарила рукой по кровати. Но вместо смартфона под руку попались канцелярские ножницы…
Через некоторое время, немного остыв и приглушив телевизор, мать вернулась в комнату и увидела, что Маша нацепила линялую фланелевую рубашку в крупную клетку, правый рукав был закатан до локтя, а левый закрывал запястье.
– Ты думаешь, я не понимаю? – мягким вкрадчивым голосом заговорила мать, присев на кровать рядом с притихшей Машей. – Но и ты меня пойми… – она осеклась.– Господи, что это? – вытаращилась на левый рукав Машиной рубашки, там расплывались темные пятна.
– Покажи! – схватив дочь за руку и оголив запястье, Наталья Анатольевна вскрикнула, – запястье было изрыто глубокими рваными ранами, под столом валялись ножницы с окровавленными лезвиями.
– Это не то, о чем ты подумала – Маша вяло улыбнулась. Глядя на ее лицо, Лукьянова вспомнила телевизор, на экране которого застыла надпись: нет сигнала.
Затащив Машу в ванную комнату, мать стала промывать раны, повторяя ноющим голосом:
– Зачем? Зачем?
Маша угрюмо молчала, глядя на розовый ручеек, который стекал по белой фаянсовой стенке в отверстие раковины. Мать осторожно обработала раны перекисью водорода. Рука уже не ужасала. Наталья Анатольевна даже не стала накладывать бинты, решила оставить так.
Лукьянова вышла из комнаты дочери, предусмотрительно оставив дверь настежь. На кухне Наталья Анатольевна переговорила по телефону со своей мамой, с тревогой поглядывая на дверной проем Машиной комнаты. Узнав о том, что учудила внучка, Зинаида Викторовна заохала:
– Только этого не хватало… И что на нее нашло? Это может повториться в любой момент. Тебе за ней не уследить.
– Вы и сами знаете, что надо сделать, чтобы не было потом мучительно горько, – сказал знакомый психотерапевт, к которому на всякий случай позвонила Наталья Анатольевна.
В груди заныло, закололо. Нетвердой рукой Наталья Анатольевна накапала валерьянки в зеленую стеклянную рюмку. Запрокинув голову, выпила. И тут она увидела, что дверь в комнату дочери оказалась закрытой. Побледнев, она поспешила туда.
