Когда сознание вернулось, Семенко обнаружил, что все еще связанный лежит на дощатом полу в полумраке, и этот пол покачивается и куда-то едет.
«Это спецмашина из приюта!» – решил Костя и тут же обнаружен, что со всех сторон окружен мохнатыми и зубастыми собачьими мордами. Лишь через десять минут непрерывного поноса, Семенко понял, что рвать его на части никто не собирается, псы выглядели ошарашенными и напуганными.
«Меня Байзель сдал в собачий приют!» – понял Костя и продолжил облегчаться. Ехали долго, собаки ворчали и поскуливали, Костя тоже. Наконец, машина остановилась, и Семенко услышал звук открывшейся дверцы, а потом кто-то вытащил его на снег.
– Приехал милок,– поприветствовал его незнакомый дед в фуфайке и драной шапке-ушанке на фоне мрачных сараев, выглядевший гнетуще.
– Куда?
Дедок противно захихикал:
– Куда надо, сейчас мыльца с тебя сварим!
– Как с меня? – опешил Семенко,– с меня нельзя1 Я же обкаканый!
– Еще и как можно! – продолжал куражиться дед,– из собачек же варим, так что будь спок!
– Я обкаканный! – заорал Костя в отчаянье, ибо других аргументов у него не было.
– А мы тебя в снежку обваляем, и чистый будешь, аки горлица!
Дед схватил Костю и потащил к сараю с трубой. Из трубы валил черный дым. Внутри он немедленно развязал Семенко, сорвал с него одежду и умелыми движениями разложил на деревянной лавке, после чего принялся поливать горячей водой и стегать какими-то прутьями. Потом не снижая темпа снова выбросил на снег истошно орущее тело, повалял в сугробе и вернул на лавку, где экзекуция продолжилась с новой силой. Костя раза три терял сознание, а когда пришел в себя в очередной раз, то услыхал, как мучитель сказал:
– Ну а теперь, товарищ Лазо мой ненаглядный, полезайте в печечку! – и любезно приоткрыл чугунную дверку, за которой шипели горячие камни.
Но Костя в печку никак не хотел, чудовищным усилием воли он рванулся, улучив момент, когда хватка деда ослабла, головой в двери. Потом на улицу, где рикошетом выбил хлипкую дверь фургончика, на котором его привезли, и помчался по вытоптанной дорожке, прочь от жуткого места. Благодарные собаки кинулись в рассыпную. Сзади раздавался заливистый хохот дедка.
Рядом с дедом во весь рот улыбался Байзель. Дедок отсмеялся и вытирая слезы пожаловался:
– Он, гаденыш, мне всех тузиков распугал. Я ж план не выполню!
Байзель отлистал ему несколько бумажек:
– На, компенсация!
Дедок охотно спрятал бумажки в шапку:
– Вот спасибочки, ты это, если чего, всегда обращайся!
– Славно,– кивнул Байзель,– помыл гада наконец по-человечески, теперь не скоро он обезъяну захочет.
Дедок захихикал:
– А тогда можно будет кошачий приют организовать. По той же цене. И баньку натоплю.
Байзель хлопнул деда по плечу и сказал:
– Пошли еще по одной и попаримся, как люди, хорошо у тебя тут. А то придурок мой чистый, а мы еще нет!
– Непорядок! – поднял вверх палец дед и довольные друг другом они прошли в парилку. – Гуляй на аппетит! – вдогонку быстро уменьшающейся фигурке Кости, крикнул дедок и еще присвистнул для убедительности, а Байзель негромко добавил:
– Карбышев, твою мать…
Но Костя не замерз, нет! Во-первых оттепель была, во-вторых бежал быстро. Вспотел весь. Домой примчался, чаю горячего хлебанул и спать под три одеяла завалился, и снились ему обезьяны с собачьими мордами.
А, спасшиеся от живодера и банщика Кузьмича, собаки весело носились по бесконечным просторам Триполья и Костя им потом не снился.
