– А жить тебе хочется? Извини, Глеб, но ты рассуждаешь как нищий студент, у которого забеременела подружка, а он сидит и размышляет, идти ему разгружать вагоны или не идти, испортит он свои нежные пальчики или не испортит, не пойдет ли это вразрез с его убеждениями. Я бы этого студента просто убил. А ты?
Глеб ухмыльнулся. Выпитая рюмка коньяка уже резвилась в голове.
– Я бы его для начала кастрировал.
– Фашист. А теперь представь себя на его месте. Ты позаботишься о подружке или пошлешь ее к мяснику на аборт? Я не поэт, так что скажу прозой: иногда лучше рисковать забеременеть, чем не трахаться совсем.
Кирилл, за любым столом и в любое время года по умолчанию являвшийся тамадой, быстро наполнил освободившиеся сосуды, поднял свой и с пафосом изрек:
– За избавление раба божьего Глеба от сомнений!
Шестопалов опрокинул вторую порцию коньяка одним глотком. Стало еще веселее. Хоть и бывало, что директор радио «Пилот» просыпался после какого-нибудь праздника в чужой квартире со всеми признаками алкогольной амнезии, пьяницей себя он не считал. Будучи студентом, он закладывал за воротник куда больше. Но как все-таки хорошо посидеть в ресторане с приятелем, у которого когда-то стрелял пачку «Родопи» до стипендии!
– Я гляжу, – сказал Кирилл, орудуя вилкой, – Глебыч приходит в себя.
– Почти, – согласился тот. – Вчера я пересадил с утра на вечер одного своего балбеса, и вот если Дашка Парамонова справится с утренним вещанием, я буду счастлив, как корова «милки вэй».
– Молодец. Семена давно пора гнать, у нас не социальный приют.
Кирилл прикончил пиво и взглядом поискал официанта. Его неугомонная натура требовала продолжения банкета.
Принесли горячее. Очень скоро коньяк в графине подошел к концу, в голове у Глеба лохматые белые зайчики играли в теннис.
– Закусывай, – велела Наташа, когда перед ним поставили тарелку с шашлыком. – Закусывай, а то окочуришься раньше времени.
– Да-да, – подтвердил Обухов, – закуси, а потом потрясем животиками.
С горячими закусками управились быстрее, чем с салатами. Вторую порцию спиртного пока заказывать не стали. Кирилл вышел из-за стола, снял свой пиджак «от Версаче» и сделал приглашающий жест.
– Натусь, пойдем потанцуем.
– Спасибо, пока не хочется. Возьми лучше моего, а я на вас погляжу отсюда.
Приятели вышли на середину танцплощадки. Молодежь, оттягивавшаяся под что-то современное, недовольно расступилась. Тучная фигура тридцатишестилетнего Кирилла Обухова и высокий и худой, как телеграфный столб, Глеб Шестопалов выглядели среди подростков довольно комично.
– Пам-парам-парам, – орал Кирилл, – сейчас будет моя музыка!
– Ты уверен, что тебе этого хочется? – напрягая связки, прокричал Глеб.
– На все сто.
Кирилл щелкнул пальцами (или махнул кому-то рукой – Глеб толком не понял, потому что зайчики в его голове уже выходили на матч-пойнт) и игравшая песня плавно затихла. Молодежь не успела даже выразить свое негодование, как музыка заиграла вновь, только теперь уже совершенно другая.
«Ах ты, какая прелесть!» – успел подумать Глеб.
Из колонок ударили барабаны, и визг электрической гитары накрыл танцплощадку, как вой бомбардировщика.
– Погнали! – заорал Кирилл.
Он начал дрыгать ногами и вскидывать свои мясистые руки в разные стороны. Глеб последовал его примеру. Они танцевали под «Криденс».
– Это же просто праздник какой-то! – кричал Шестопалов. – Боже, сколько лет я этого не делал. Когда ты успел договориться?
