Зауряд-полк. Лютая зима - страница 55
– Хорошо, я передам ваши слова командиру дружины, – пообещал Генкель.
– Это будет напрасный труд! Я могу и сам ему сказать это, тем более что новостью для него это не будет. Наконец, вы могли забыть, и не подражая Полетике, – допустим и это, – но не тянуть мне руку, не говорить: «Здравствуйте же!» Это «же» совершенно было излишне.
– Однако, когда штаб-офицер протягивает вам, прапорщику, руку…
– Ого! – перебил его Ливенцев. – «То какая это честь для прапорщика!» – вы хотели сказать? Нет, чести тут ни малейшей… Притом вы очень преувеличенного мнения о своем чине: вы просто капитан, и напрасно носите после мобилизации свои отставные погоны.
– Вот командир бригады скажет вам, в каком я чине!
– И отлично! Так что наконец-то и я узнаю это! Что ж, всякое знание полезно, я всегда был такого мнения.
Так они разговаривали идя, причем Ливенцев шел не рядом с Генкелем, а старался держаться на полшага сзади: слишком противно было бы идти с ним рядом.
Он представлял стеклянные моськины глаза на обрюзгшем кувшинном рыле генерала Баснина, и в ушах его уже начал дребезжать хрипучий голос, тот голос, которым когда-то разносил этот «синопец» безмолвного перед ним Полетику.
«Ну, я таким безмолвным не буду!» – решил про себя Ливенцев и в то же время думал, как именно будет он говорить, если тот сразу же начнет на него орать хрипуче. Ведь Генкель в его глазах является «расторопным штаб-офицером», то есть вполне достойным заступничества и поощрения, и, может быть, генерал-майор Рейс, начальник штаба Баснина, является как раз «рукою» Генкеля?..
Однажды видел Ливенцев этого сухощавого седоусого немца, который вел себя при Баснине, точно ученая комнатная собачка, и «делал стойку» всякий раз, как только появлялся в канцелярии штаба из своего кабинета Баснин, то есть вскакивал и замирал руки по швам. Но в то же время известно было всем, что именно он ведет все дела бригады по своей линии, так как Баснин ленив, притом часто объедается и оттого болеет желудком и не всегда бывает в штабе.
Кое-какая надежда на то, что Баснина не будет в штабе и теперь, появилась у Ливенцева, когда они дошли до трамвайной остановки, но на всякий случай он все-таки перебирал в уме все, что мог бы сказать в оправданье, если бы Баснин захотел его выслушать. И пока ехал в трамвае, составил что-то вроде речи из целого ряда его недоуменных вопросов о Генкеле, а Генкель сидел в это время у окна, наполовину открытого ввиду теплого дня, и курил, дым выпуская в окно.
В штабе бригады оказался один только адъютант, пожилой поручик, ходивший по канцелярии. На вопрос Генкеля, можно ли по весьма серьезному делу видеть командира бригады, адъютант ответил бесстрастно, как судьба:
– Генерал Баснин дома, болен… Генерал Рейс поехал к нему с докладом.
Генкель обернулся к Ливенцеву:
– Хорошо, прапорщик… Мы можем в таком случае поехать на дом к генералу Баснину.
– Была охота ехать к больному генералу с полнейшими пустяками! – отозвался Ливенцев.
– Нет-с! Это не пустяки! – повысил было голос Генкель.
– С вашей точки зрения?.. Только не с моей.
– Тогда поедем сейчас же к командиру дружины!
– Вот что: вы можете ехать, конечно, куда вам будет угодно, а мне это все надоело, и я пойду домой. Кормовые деньги я все-таки надеюсь от вас получить сегодня: их можно прислать с кем-нибудь из писарей ко мне на квартиру.
– Нет! Уходить вы не имеете права! – попробовал было начальственно прикрикнуть Генкель, но Ливенцев усмехнулся: