Леокадия умолкает, в комнате воцаряется тишина. Поднимаю взор – все смотрят на меня. Почему? Ах да, я плакал. Совсем расклеился. Смахиваю слезы со щек.
– Извините, господа! Вспомнилось.
– Потеряли близкого человека?
Это Леокадия. Ей-то что?
– Родителей. Я их очень любил.
Это правда. Отец умер в 1999 году – сердце. Мать – десятью годами спустя. Рак. И я, врач, не смог им помочь… Но что до этого людям в чужом мне мире? Чувствую себя неловко. Не следовало пить.
– Хотите, я спою?
Оживились. Певец из меня никакой, но народ нужно отвлечь.
– Просим! – раздаются голоса.
– Гитару? – Леокадия протягивает инструмент.
– Не умею, – развожу руками. – Я – а капелла.
– Если смогу – подыграю, – говорит она. – Начинайте, Валериан Витольдович!
Как мне не нравится это имя! Но другого не предложили…
– Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал, молчали дома.
Белой акации грозди душистые
Ночь напролет нас сводили с ума…
Вступает гитара. Леокадия уловила мотив:
Сад весь умыт был весенними ливнями,
В темных оврагах стояла вода.
Боже, какими мы были наивными!
Как же мы молоды были тогда!
В час, когда ветер бушует неистово,
С новою силою чувствую я:
Белой акации гроздья душистые
Невозвратимы, как юность моя.
Умолкаю, следом стихает гитарный перебор. В комнате – тишина. Робкий хлопок, второй – и собрание вдруг взрывается аплодисментами.
– Браво! Брависсимо!
Особенно стараются сестрички. Странно. Неужели понравилось? В моем мире мне медведь на ухо наступил, а тут, значит, могу? Аплодисменты постепенно стихают.
– Замечательно! – говорит Карлович. – Не хуже Леокадии Григорьевны.
– Куда мне? – развожу руками. – Леокадия Григорьевна неповторима.
– Льстец! – грозит она пальцем, но выглядит довольной. Вот и хорошо. Здесь она, похоже, главная певица. Зачем мне враг?
– Душевная песня, – продолжает надворный советник, – но не вам петь про ушедшую юность. Правда, господа?
За столом смеются.
– Завидую я вам, Валериан Витольдович! Бог дал вам редкий талант. В такие лета и так оперировать! Вспоминаю себя после университета. Руки дрожали… Вот что, голубчик! Подсаживайтесь к Леокадии Григорьевне и порадуйте нас пением. У вас это хорошо получается, а вдвоем будет еще лучше. Я прав, господа?
В ответ звучат аплодисменты. Делать нечего, беру стул и перемещаюсь.
– Что будем петь? – спрашивает Леокадия.
– Гори, гори, моя звезда.
– Знаю! – кивает она и кладет пальцы на струны.
Вступаю первым:
– Гори, гори, моя звезда, Звезда любви, приветная!..
– Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда… – подхватывает Леокадия…
Банкет закончен, идем к флигелю – мы все в нем живем, только Карлович ночует в своем кабинете. Там у него мягкий диван. Леокадия опирается на мою руку, в другой – гитара. Во флигеле расходимся по комнатам, пожелав другу спокойной ночи. Иду к себе. Достаю из-под кровати медное ведро и приношу из колодца воды. Моюсь и чищу зубы, сливая воду в таз. Удобства никакие, но жаловаться грех. На передовой хуже, это я знаю из рассказов. Солдаты не моются неделями, в мундирах – вши. Периодически их отводят в тыл, где моют и прожаривают белье и верхнюю одежду. Но это в теплое время, зимой не получается. Удивительно, что сыпного тифа нет. В мое время он косил людей тысячами. Или это в Гражданскую? Будет ли она здесь? Не хотелось бы…
Снимаю мундир и складываю его на табурете. Успеваю полюбоваться на погоны. Они узкие, с желтой лычкой поперек. Здесь говорят не «лычка», а «муфточка», цвет не желтый, а «золотистого басона». На другом конце погона цифра 7. Это номер дивизии. На прежних было 26 – такой номер носит Могилевский полк. Он, к слову, дислоцировался в Воронеже, а не в Могилеве. Белорусов в него набирали уже здесь – потери были большими…
