Завещаю вам жизнь - страница 2

– Не волнуйтесь, фрейлейн Штраух, – не повышая голоса, сказал он и опять показал зубы.

– Я требую, господин…

– Хабекер. Рудольф Хабекер, фрейлейн Штраух.

– Я требую, господин Хабекер, немедленно предъявить доказательства моей мнимой вины.

Хабекер стоял и тер руки. Кожа у него была сухая, шелестела. Потом следователь подергал себя за указательный палец левой руки, щелкнул суставом, улыбнулся.

Она поняла: какие-то доказательства у следователя есть.

И сразу вспомнила совет Эрвина: в беде не мучить себя догадками. Ни в коем случае! Полиции только того и надо, чтобы человек начал метаться в поисках ответа, где совершена ошибка. Нервы сдают, из тебя выкачивают все, что нужно, а иногда и сверх того. Так тоже бывало.

Не метаться! Догадки – область госпожи Анны Краус [1]. Надо ждать, пока нанесет удар гестаповская крыса. Тогда все станет ясно.

– Я просила предъявить доказательства, – еще раз твердо сказала она.

Еще три дня назад, 9 сентября 1942 года, служащий IV-A реферата II отдела госбезопасности Германской империи криминаль-комиссар Рудольф Хабекер даже не догадывался о существовании некой Инги Штраух.

Как все сотрудники отдела, он, конечно, ощущал нервозность обстановки. Видел, что начальника реферата советника юстиции Редера непрерывно вызывали к телефону, знал, что руководителей служб собирал рейхсфюрер Гиммлер, случайно подслушал разговор, в котором упоминались шепотом имена Шелленберга и Канариса, и, как все, догадался: случилось нечто ужасное.

Откуда-то просочилось и пошло гулять выражение «Красная капелла» [2]. Утверждали, будто так выразился рейхсфюрер и что речь идет об огромной разведывательной сети русских, о русских радистах, засевших в узловых звеньях государственного аппарата.

Но толком никто ничего не знал.

Утром 9 сентября Хабекер, как всегда, явился на работу ровно в девять. Следствие по делу двух офицеров, подозреваемых в связи с Интеллидженс сервис, подходило к концу.

Хабекер подсчитал: сегодня среда, работа над обвинительным заключением займет остаток недели, стало быть, ему выпали спокойные дни.

Однако во втором часу Хабекера неожиданно вызвали к советнику Редеру.

Редер, полный, седеющий, выглядел мрачным: пористая кожа большого лица пожелтела, под глазами набрякли черные мешочки.

Выслушав доклад, Редер не кивнул, выражая одобрение, и не пошевелил бровями, выказывая недовольство, а лишь переставил на другое место бронзовое пресс-папье и неожиданно приказал передать написание обвинительного заключения другому чиновнику.

Хабекер ощутил укол самолюбия, встал, чтобы сказать: «Слушаюсь!», – но Редер взглядом остановил подчиненного.

– Вам будет поручена другая работа, – глухо сказал Редер. – Более необходимая и важная.

Хабекер выпрямился на стуле.

Редер из-под бровей изучал его немигающими глазами.

– Что вы слышали о «Красной капелле»? – в упор спросил Редер.

Хабекер на миг замешкался.

– Не лгать! – предупредил советник юстиции.

– От штурмфюрера Гинце я слышал, будто речь идет о русских шпионах, – отрапортовал Хабекер.

– Точнее.

– Ничего больше, господин советник.

Редер несколько секунд продолжал смотреть Хабекеру в глаза, потом, видимо, поверил. Взял остро отточенный карандаш, записал что-то на чистом листе бумаги. Наверное, фамилию штурмфюрера Гинце.

С минуту смотрел на бумагу.

– Волей рейхсфюрера я назначен руководителем следствия по совершенно секретному делу номер четыреста девяносто пять дробь девяносто два, – сказал Редер. – Вы избраны мною в качестве одного из помощников.