Такое чувство времени означает пребывание в живой истории. Когда научные сведения составляют символический капитал истории нации наравне с рассказами очевидцев, которые не могут быть старше поколения дедов. Если нация не способна переживать свою историю, если не ценит живые свидетельства, то дни ее сочтены: она утратила чувство времени. Ни пропаганда, ни музейные экспозиции ее уже не спасут. Нарастающая деменция непременно доведет до полной недееспособности.
Утрата чувства времени сопровождается псевдоисторизмом, позволяющим изобретать самые причудливые исторические концепции и тем самым гальванизировать интерес уже не к подлинной, а к полностью вымышленной истории. Псевдоисторизм подхватывает из естественных наук «принцип бабочки» – малым влияниям приписывают большие последствия. В таком случае причиной каждого события можно считать любое другое предшествующее событие, выбранное по произволу. В таком случае произошедшее тысячу лет назад и произошедшее вчера могут объявляться равнозначными для настоящего. И тогда можно объяснить все, что угодно и без усилий выдать ложь за истину.
Шпенглер приписывал древним грекам и индусам, их государствам, а также их философским системам, служение моменту. Возможно, это связанно с иллюзией богоприсутствия в настоящем, которое можно вывести из литературного наследия далеких эпох. Но если принимать литературу за «чистую монету», то получится, что в ней отражена вообще вся жизнь людей. При этом забывается летопись, содержащая истинный историзм, и наука, которая всегда исходит из существования «стрелы времени» и последовательности «раньше-позже», которая интеллектуальным напряжением превращается в причинно-следственную закономерность («раньше» – не единственный признак причины). Служение моменту свойственно либо самым ранним стадиям истории цивилизации, либо самым поздним. В первом случае вспоминать еще нечего, во втором случае способность вспоминать подорвана.
Настоящий историзм – это принципиально глубокое видение событийного ряда и чувство времени, которое укладывает события в причинно-следственную последовательность и распределяет их на временной шкале так, чтобы причина никогда не опережала следствие. Профан, напротив, привыкает к оценкам времени, будто бы верным во все времена (жизнь моментом, со дня на день): «Обыватель всех культур в физиогномии всякого становления, своего собственного и окружающего его исторического мира, подмечает лишь непосредственно осязательный предметный план. (То есть, ближний план времени, до которого „рукой подать“ – А. С.) Сумма его переживаний как внутренних, так и внешних, вереницей голых фактов полнит течение его дней. Только значительный человек чувствует за популярным контекстом исторически подвижной поверхности глубокую логику становления, выступающую в идее судьбы и подчеркивающую случайность поверхностных малозначимых изделий дня».
Обыватель может сколько угодно говорить о судьбе, но перед его глазами судьбы нет. А у охлоса нет истории. У охлоса нет Отца и нет Отечества. Нет Царя Небесного, нет царя. А без царя нет дружины (аристократии) и нет народа. Все заполняется сиюминутностью, а охлократия обслуживает этот дегенеративный тип человеческого сообщества, занимаясь собиранием земных богатств, которые становятся тленом, когда цивилизация уходит в небытие.
Ложный историзм охлократов состоит в том, чтобы подобрать любую причину, оправдывающую узость их взгляда. Историзм аристократии – в выстраивании концептуальной линии национальной летописи, которая укладывает фактическую правду в причинно-следственный закон, расширяющий картину зримого мира, включая в него весь исторический материал.
