– Конечно, моя дорогая Нигма, моё милое, но такое надоедливое наказание, – произнёс он резче, и его до этого беззаботный смех, словно внезапно запнувшись, застрял у него в горле. Он, помрачнев, с трудом поднялся с дивана, и в его взгляде вспыхнула злоба. – Конечно, я усердно отправлял письма в твой нелепый, проклятый смертный мир, исключительно для того, чтобы сейчас вдоволь посмеяться над тобой.
Иварт, словно уязвлённый в самое сердце, резко вскинул брови, и его напускная беззаботность и мнимый полный контроль над эмоциями отныне нелепо противоречили его напряжённому голосу и язвительным словам, как острая коса, с глухим, гремящим звуком внезапно ударившаяся о грубый камень. Он с силой сжал челюсть, стараясь сдержать гнев. – По всей видимости, смеяться в этой ситуации должна ты, – выплюнул он слова, словно яд.
За ощутимым ядом в его голосе, за этой плотной маской напускной иронии и истинной королевской непринуждённости вдруг открылось нечто большее, скрытое от посторонних глаз. Нигме вдруг отчаянно захотелось сорвать эту искусно надетую маску с его красивого лица, оголив его истинную сущность.
– И что же ты мне так усердно писал всё это время? – небрежно спросила она, возвращая ему всю притворную сладость и лицемерие, словно пробуя на вкус самые приторные альентарские плоды. В голове, словно навязчивая мелодия, шумело море, и её вновь, словно тяжёлый груз, начало давить океанская глубина, под которой она когда-то едва не погибла.
Иварт, словно сорвавшись с цепи, стремительно приблизился к ней. Безрассудно и совершенно необдуманно. Его верная сенешаль, Нигма Дуате – его теневой помощник и бывший и будущий кукловод, чьи искусно сплетённые нити так опрометчиво разорвались, на самом деле, не моргнув глазом, может без колебаний вонзить ему острый нож прямо в бок, одним движением оборвав его бессмертную жизнь.
– Ты ведь совершенно не догадываешься, правда? – тихо спросил он, и его тонкие пальцы, словно невзначай, нежно коснулись сжатого до побелевших костяшек кулака Нигмы. Он, нависая над ней, склонился ещё ниже, вызывая у неё приступ неконтролируемого бешенства своим превосходством в росте, словно унижая её.
Но на долю секунды, словно сквозь туман, она вдруг заметила в глубине его чёрных, бездонных глаз какую-то внезапную уязвимость, способную ранить её, словно двустороннее лезвие, и тут же отпрянула. Неужели это была тоска? Её сердце, словно схваченное ледяной рукой, болезненно сжалось.
– Я за долгое молчание проклинал тебя, Нигма, – тихо произнёс Иварт, нежно касаясь её щеки и внезапно закрывая глаза, как будто ему было больно смотреть на неё. Словно он, вопреки своему желанию, просто не мог отвести взгляда, заворожённый её красотой. Лезвие стали, словно раскалённое, жгло нежную кожу под её широким рукавом. Снаружи, словно в подтверждение его слов, внезапно раздался громкий шум, и в общей какофонии звуков явственно послышались отчаянные крики, словно тонущие в звуках лязгающего металла.
– Я ждал, когда ты вернёшься домой, Нигма, я отчаянно ждал этого… – выдохнул Иварт, вновь открывая глаза, и Нигма вдруг осознала, что, заворожённая его словами, перестала дышать.
Иварт, словно очнувшись, обратил свой взор к распахнутым дверям. На его губах вдруг появилась хорошо знакомая, хищная усмешка, предвещающая неминуемую беду.
– Думаю, теперь, моя дорогая, ты просто обязана меня убить, – с вызовом произнёс он.
