– Шишак будет, – послышался голос, такой, будто картошкой кто-то подавился.
– А как он так жмякнулся? – любопытствовал второй, прокуренный и немного сиплый.
– Каком кверху! Верка только пол вымыла… Скользко, как соплей намазали.
Я пытался соображать. Стоп! Что ерунда?.. Я же должен был погибнуть? Как сейчас помню – железякой от горизонтально-фрезерного так приложило, что слышал хруст собственных костей. Сто пудов – травмы, несовместимые ни с одной жизнью. Приснилось, что ли? Фу-ух… Живой?
Разлепив глаза, почувствовал почему-то, как саднит затылок. Передо мной вокруг рожи каких-то незнакомых усатых работяг. То, что это работяги, видно сразу – морды изрезаны морщинами, невзгодами закаленные, прокуренные. Ладони, что ковши, широкие и мозолистые, с въевшимся мазутом в прожилках. Ну и спецовка, конечно. Правда, не видел такую одежду лет сорок уже… советского кроя еще. Интересно, откуда они ее урвали? Где-то расконсервировали старый склад?
Вгляделся в лица. И никого знакомых… хотя – разве что вот этот, посередке? Рожа такая, будто уже видел раньше… Странно, очень странно. А еще я на полу лежу, загораю.
– Э! Студент, ты не покалечился? – голос прозвучал так, будто ко мне обращались.
– Да нормально все с ним, глянь, как шарёнки вылупил! Труханул маненько и все.
Один из работяг с щеткой усов под носом потянул мне мозолистую руку, помог встать. Я поднялся, тотчас подметил, что дело происходило в заводской раздевалке. Все, как и везде в подобных помещениях: длинные ряды шкафчиков с замками, свет льётся из коробчатых уродливых плафонов на потолке, вокруг крашеные в болотный цвет стены, а на полу затертая мелкая и кривая плитка.
– Маралий корень! Верке хоть говори, хоть не говори, а она все одно мыло хозяйственное в воду добавляет! – проворчал усатый, который помог мне встать. У него из кармана торчит штангенциркуль. Кстати, тоже советского еще образца, с точностью до десятки. Добрый прибор.
За подобный сейчас между рабочими такая рубка шла, что не дай боже. Все эти новомодные штангеля с погрешностью в сотку и цифровым табло не шли со старым советским инструментом ни в какое сравнение.
– Ладно, мужики, че мы пацана смущаем! Пойдемте, что ли, в козла, пока двадцать минут до начала смены? – предложил усатый.
Мужики быстро потеряли ко мне интерес, некоторые развернулись и, переговариваясь, куда-то пошли.
– Молодой, э-э! – окликнул меня усатый. – Там тебя Палыч искал.
– Наставничек херов, – зажав ноздри пальцами, выдал другой работяга, помоложе усатого.
Я так понял, высказался в адрес какого-то Палыча.
– Да ему доплачивают за ученика. Говорю Палычу – давай его мне, а он говорит: чему ты его, кроме как квасить, научишь?
В раздевалке поднялся гогот. И «делегация» двинулась к лестнице. Я еще несколько секунд слушал удаляющиеся голоса:
– Васька, ты кипятильник поставил? Ты фрезу нашел? А когда у тебя до 3471 руки дойдут?
Я еще довольно туго соображал, но что сразу резануло, так это то, что они ко мне «молодой» обращаются. Я-то, может, и не против молодым быть, какой дурак откажется, только моя молодость закончилась лет этак тридцать назад.
Ну дела! Вообще ничего не помню, ни какой это цех, ни как оказался здесь. А с Игорьком, интересно, что стало? Я же вроде успел сберечь его. Но почему, япона-матрёшка, я целехонький. Для наглядности я все же похлопал себя по груди ладонями, никакой раны там не было и в помине, кости тоже целы. Кстати, рубашка тоже не моя… и брюки… что за ерунда? Бракованные пассатижи! И не пил вроде, глоток шампанского у Машки-табельщицы точно не в счет. Этого пойла бутыль надо, чтобы дядю Валеру повело.
