А в стороне остались лежать отрезанные мной Славик и Гена.
На эту фотку я подолгу смотрел сам. Ее я показывал по пьянке Славику.
– По типу ваша семейная карточка. Я щас заплачу от умиления! – язвил Славик.
– А по-моему, мы хорошо смотримся, – сказал я.
– Ну дура-ак! – только и сказал в ответ Славик.
Утром, пока Гена делал зарядку с двумя облупленными гирями и принимал холодный душ, Рая забиралась на чердак, в свою секретную комнату, и начинала меня ждать.
А я вставал рано утром, похмелье в этом возрасте – сущая ерунда, поболит и пройдет, садился на веранде с кувшинчиком вина и смотрел на дождь.
Потом появлялся Гена. Он бодро шел по лужам к выходу из двора, радостно со мной здоровался:
– Здарова, Вовка! Что встал так рано? Как петух! – ржал и уходил, наконец.
Тогда я шел к Рае. И мы были вдвоем, на чердаке, иногда весь день. Поначалу мы всегда разговаривали шепотом в секретной комнате, передвигались по чердаку на цыпочках. Но потом осмелели. Мы смеялись до упаду, падали с кровати прошлого века и катались по полу.
Однажды мы вот так смеялись, смеялись. А потом я спросил:
– Кого ты больше любишь – меня или Гену?
– Дурацкий вопрос! – сразу перестав смеяться, ответила мне Рая.
– Почему дурацкий? По-моему, это серьезный вопрос. Ты вообще меня любишь?
– Если не люблю, что я тут делаю? – спросила Рая с насмешкой.
– Ну а… его? – спросил я.
– И его люблю, – ответила Рая.
– Разве можно любить двоих? – удивился я.
– Можно любить всех, – сказала тихо Рая.
– Всех? Ну ты даешь! – я засмеялся. – Любить всех… Всех подряд, что ли…
– Дурак! Дурак! – закричала и вскочила на ноги Рая.
Я испугался. Первый раз, я очень испугался поссориться с ней.
– Прости! – сказал тут же я. – Я не хотел… Я просто хотел…
– Что ты хотел?! – спросила Рая зло.
– Чтобы ты любила. Только меня, – сказал я.
– Дурак! – последний раз сказала Рая с усмешкой.
Она не умела долго сердиться. Мы не поссорились. Мы вообще ни разу не поссорились.
Иногда мы засыпали рядом. А иногда я притворялся, что засыпаю, чтобы Рая тоже уснула. Тогда я тихонько вставал и незаметно подбрасывал в Раину коробочку новые свечки. Тонкие желтые церковные свечки.
* * *
Славик знал всё о нас с Раей. Он вставал рано утром, похмелье в его возрасте – уже не ерунда. Славик выходил на свою веранду, с полминуты вяло лупил грушу, и присоединялся к моему кувшину с вином.
Вообще-то не только Славик знал. Знал Мош Бордей. Я понял, что он знает, когда однажды клянчил у него в очередной раз кувшинчик вина, и он дал мне к вину еще тарелку всяких фруктов. Мош Бордей никогда, никому из пьющих его вино мужчин не давал фруктов.
И Боря знал. Я сам рассказывал ему по пьянке. А Боря наверняка рассказывал Женечке-химику – у них было такое трогательное правило: не иметь секретов друг от друга.
Знали лабухи. К Моше Бордею заходили утром опохмелиться Аккордеон и скрипач дядя Петря. Оба закоренелые синяки, по утрам на них давили – сверху небо, снизу – земля, и Мош Бордей милосердно наливал им выпить. Лабухи часто видели, как я иду к квартире Гены с кувшином вина. Они все понимали. Они много видели в жизни.
А однажды я сидел на веранде один, попивал вино. Во двор вышла Рая. Она развешивала белье. Я смотрел на нее во все глаза. Рая тянулась к веревке, и я смотрел на ее голые, напрягшиеся, оттого, что встала на цыпочки, смуглые ноги, выглядывающие из-под короткого платья.
– Райка! – в следующую же секунду на пороге своего дома появился вдруг Гена. – Ты где?
