– Тебе верю, ты бы увидал. Но как же оно тогда выделяется?
– Вот, Вовка, запало мне в душу это чудо, не отпускает. Так мне по фазе двинуло, что об нём теперь постоянно думаю. Заболел я им, понимаешь?! Хочу, чтобы у нас в деревне тоже чудо было.
– Да ты чё, Серёг?! Сравнил тоже, Иерусалим и мы – не-е. У нас и церкви-то никакой нет.
– Вот, Вовка, именно. А надо, чтобы была, – до конца раскрыл свою новую мечту Сергей, и Егоров понял, что в Иерусалиме его друга действительно сильно двинуло по фазе. – Пусть хоть маленькая совсем, часовенка, но у нас. Чтоб намолено в ней было, и чудо тоже. Вот тогда бы я покрестился. Может, не просто так мне снова утки снятся с картины моей ненарисованной? Зовут…
– Да-а… придумал ты…
– Ты крестик серебряный носишь?
– Серебряный.
– Не темнеет он у тебя?
– Да нет, вроде…
– Ну-ка, покажи… Вот, видишь, блестит, светлый… А мои почернели оба за месяц, меньше даже. Один сперва, потом другой… Эти-то, я тебе показывал, в Иерусалиме которые купил – паломника крест и наш, православный. А священник там говорил, что можно и некрещеному носить, если в Иерусалиме купил крестик. Выходит, нельзя, здесь надо покреститься, потом уж носить.
– Да может, от пота просто почернели. Кто его знает…
– Ты ж тоже потеешь, не деревянный. Нет, надо, надо…
Водку друзья допили, шашлык доели. Егоров на следующий день уехал в соседнюю деревню на свой калым – ставить крышу на гараж. А Сергей Сыскин следующим утром начал чудить.
– Извините, – сказал он, виновато пожимая плечами, приехавшему к нему из города заключать договор богатому клиенту, – не смогу я вам отопление сделать. Обстоятельства у меня непредвиденные.
– Как же так, Сергей Викторович?! – растерялся богатый клиент. – Мы же договаривались… Я же ждал…
– Очень у меня непредвиденные обстоятельства… Извините… Но вы не переживайте, я вам посоветую хорошего мастера. Сделает как надо…
И отказал. Не взялся. Занялся непонятно чем.
– Ты чё?! – цепко посмотрела на мужа жена Анна Вильгельмовна, показав лицо женщины, у которой только что на родной улице бесцеремонно вытащили любимый кошелёк, и она при этом как бы ещё видит спину убегающего вора. – С Егоровым недоперепили?! А спальня новая… а машина… а жить на что?!
– Ты же тоже в Иерусалиме была… Вот и не спрашивай больше, – коротко объяснил он. Потом от дальнейших объяснений отказался и продолжил гнуть совершенно не свойственную ему ранее линию.
– Надо же! Иерусалим ему виноват! – одновременно растерялась и рассердилась жена.
А сделал Сергей после отказа богатому клиенту именно вот что: ближе к обеду пересёк узкий проулок, отделяющий его дом от избёнки одинокой старушки Лазаревой, отворил хилую калитку и постучал в дверь. В ответ за дверью долго сохранялась тишина, потом по полу прошаркала мягкая обувь, звякнул снятый с петли крючок, и на Сыскина из чуть открывшегося проёма вопросительно глянули подслеповатые старушечьи глаза.
– Открой пошире-то, баб Вер. Здравствуй! – глянул навстречу Сергей. – Иль боишься чего?
– Чего мне бояться? – открыла шире дверь Вера Даниловна. – Не ждала никого, вот и думала: кто бы это ко мне мог? Теперь вижу.
– В дом-то пустишь? Разговор у меня к тебе не короткий.
– Пущу, чё же… Пойдём.
В единственной комнате, с окнами, когда-то румянившимися чистыми стёклами от каждой зари, а теперь потускневшими, уселись за круглый стол. Старый стол под локтями Сыскина издал такой протяжный скрип, что локти тут же были сняты.
