– Вопросы есть?
– Нет, отец, – в унисон ответили мы, и я с удивлением обнаружила, что была первой в этом хоре.
Фели и Даффи восприняли его слова как сигнал к уходу и покинули гостиную настолько быстро, насколько позволяли правила приличия. Лена неторопливо отчалила следом за ними.
Мы стояли и не шевелились. Отец и я. Я едва осмеливалась дышать. Что мне следовало сделать, что говорило мне сердце – это подбежать и прижаться к нему.
Но, разумеется, я этого не сделала. По крайней мере, мне хватает деликатности избавить его от неловкости.
Спустя некоторое время, видимо, из-за моего молчания он решил, что я уже ушла.
Когда он отвернулся от окна, я увидела, что его глаза полны слез.
Естественно, я не могла дать ему понять, что вижу его слезы. Притворяясь, что ничего не замечаю, я вышла из гостиной, сложив руки, будто участвую в процессии.
Мне надо побыть в одиночестве.
Неожиданно, первый раз в жизни я почувствовала себя узником из готических романов Даффи, которые обнаруживали себя со связанными руками и ногами в темнице на дне старого колодца, а вода поднималась.
Единственное, что мне оставалось, – это вернуться в лабораторию и сделать что-нибудь конструктивное со стрихнином. Во «Всемирных новостях» недавно была статья об отравленном улье, и я рассчитывала приобщить к научным знаниям – не говоря уже об искусстве криминального расследования – кое-какие мои идеи по части возможностей отравления за завтраком.
Я поднялась по ступенькам, выуживая ключ из кармана на ходу. Работая со смертельными ядами, лучше держать дверь на запоре.
Я повернула ручку и вошла внутрь. На полу под солнечными лучами распростерлась Эсмеральда, моя курица породы орпингтон, вытянув шею, ноги и одно крыло, будто призывая на помощь. Полосы в пыли ясно демонстрировали, что она недавно тут металась туда-сюда.
– Эсмеральда!
Я бросилась к ней.
Она не мигая смотрела на меня своими ничего не выражающими глазами.
– Эсмеральда!
Глаз моргнул.
Эсмеральда мечтательно встала на ноги и хорошенько встряхнулась.
Я схватила ее на руки, уткнулась лицом в мягкую грудку и расплакалась.
– Ты дурочка! – сказала я ей сквозь перья. – Ты глупая гусыня! Ты меня до полусмерти напугала!
Эсмеральда клюнула меня в рот, как она иногда делает, когда я кладу между губами просяные зернышки, чтобы ее угостить.
– Как ты умудрилась сюда попасть? – спросила я, хотя и так уже знала ответ.
Должно быть, Доггер принес ее в мою лабораторию, как он делает, когда она начинает мешать ему в оранжерее. А теперь, при мысли о Доггере, я вспомнила, как он однажды мне рассказал, что некоторые цыплята любят купаться в пыли и при этом ведут себя, как загипнотизированные. А пол определенно был пыльным.
Правда заключалась в том, что мне самой хотелось броситься на половицы и хорошенько изваляться в пыли. Я устала от этого постоянного спектакля, связанного со смертью Харриет: глубокое молчание, все время лучшая одежда, постоянный контроль за словами, необходимость вести себя прилично; эти круглосуточные напоминания о возвращении в прах.
Вероятно, сейчас подходящее время подумать о хорошенькой уборке.
Но не совсем. Мой неожиданный приступ рыданий поразил меня.
– Что мне делать, Эсмеральда? – спросила я.
Эсмеральда уставилась на меня желтым глазом, теплым и расслабленным, как луч солнца, и одновременно старым и холодным, как горы.
И в этот самый миг я поняла.
Харриет.
