Здравствуй, нежность - страница 10

Она терпеть не могла ничего обидного, оскорбительного или претенциозного. Но куда больше она не любила находиться в неволе, подчиняться кому бы то ни было или быть кому-то обязанной.

Например, она никогда не пристегивалась за рулем, причем делала это совершенно открыто, даже на глазах у блюстителей порядка. По ее мнению, ремень представлял собой большую опасность, поскольку сковывал движения и мешал высвободиться в случае аварии; так что когда ее останавливали на дороге, она всегда объясняла свое поведение нежеланием застрять в автомобиле. При этом она постоянно подкрепляла свои доводы трагической историей, произошедшей с Франсуазой Дорлеак[11], которая сгорела в своей машине заживо, не сумев вовремя отстегнуть ремень безопасности. Причем для матери это не было поводом нарушить закон или спровоцировать окружающих, напротив, это была ее абсолютная убежденность.

Как-то вечером, в Довиле, я стал свидетелем подобного разговора со служителями закона, в ходе которого мать упорно отказывалась пройти алкотест. Мы были совершенно трезвы, хотя оба выпили по бокалу белого вина. Она с таким жаром доказывала троим полицейским, что у нее временные трудности с дыханием, что те в конце концов отпустили нас восвояси, даже не предложив нам подуть в шарик. В 1990 году, в ходе небезызвестного судебного разбирательства, связанного с наркотиками, суд приговорил мать воздерживаться от каких-либо веществ, несмотря на то, что она считала себя вправе поступать со своим организмом так, как ей хочется – даже вредить ему. В итоге над матерью был установлен строгий медицинский контроль и ее обязали еженедельно сдавать анализы в Институте судебной медицины, иными словами, в морге, премилом местечке, что находится напротив Аустерлицкого вокзала. Во время одного из таких визитов ее попросили дать медикам образец волос. Подобно тому, как пробы льда из буровой скважины позволяют определить различные периоды оледенения Земли, волосы также содержат в себе информацию о химических веществах, потребляемых организмом на протяжении недель или даже месяцев, в зависимости от длины волоса. Но мать категорически отказалась сдавать образец волос в лабораторию, утверждая, кстати, вполне серьезно, что ее парикмахер придет от этого в ярость.

С доходов от романа «Здравствуй, грусть» она купила свою первую машину – подержанный «Ягуар XK120», которую она давно заприметила на витрине местного автоторговца. Вкус к машинам, равно как и к животным, перешел к ней от отца. В свое время он приобрел у одного коллекционера «Грэм-пейдж» с откидным верхом и периодически позволял своей еще маленькой дочери сидеть у него на коленях и держаться за руль. Позднее она узнала, что автомобиль являет собой удивительный инструмент свободы и удовольствия, с которым можно найти общий язык, почти как с животным. К своим любимцам – быстрым спорткарам – она испытывала нечто похожее на уважение, схожее с тем чувством, что питаешь к лошади. Она уверяла, что это «животное, которое бросается на приступ города и его улиц, деревни и ее дорог». Автомобиль – это предмет удовольствия. Он с ревом уносит вас вдаль, заставляет вашу голову приятно кружиться от упоительной скорости и смазывает, ускоряет ход времени, бросая вызов судьбе. «Как приятно быть безумно влюбленным, но это же чувство можно испытать и при скорости двести километров в час!» Стремительные, быстрые автомобили – это ваши верные сообщники; они урчат или рычат по вашему желанию, дают вам возможность уйти, даже сбежать от неодолимой скуки, стресса и невзгод. Бывали моменты, когда ее обуревало дикое желание побыть одной, в тишине, и тогда она садилась в машину и мчалась прочь на поиски свободы. Случалось и так, что она уезжала из своего дома в Экмовиле, когда тот был полон гостей, – совсем как в тот раз, когда она просто оставила отцу записку: «Милый, я совершенно устала, измучилась и больше не хочу видеть всех этих людей, поэтому я уезжаю. Мне нужно побыть одной два-три дня. Сама не знаю, где я буду, – скорее всего в Париже. Не волнуйся, просто только так я смогу привести себя в хорошее расположение духа».