Именно по этой причине, приведя себя в надлежащий вид, Василий, что есть духу, несся на встречу к, по праву принадлежащим ему, удовольствиям. М-м… Зона отдыха! Что там подают! Какие девочки! И всё это до самого утра!
Ботфорты начищены до зеркального блеска, чёрный бархатный камзол, чёрная шляпа с белым пёрышком и, как сочный заключительный аккорд всей композиции, пышная и красная, как кровавая пена, грангола. В брюшке приятно перекатывалась капля хмельной матросской крови.
У входа дежурил субъект странной наружности. Василий поправил шляпу и широко, насколько позволял хоботок, улыбнулся.
– Направлэние! – пробубнил тот, не обращая на костюм Василия никакого внимания.
Василий спешно скользнул лапкой в карман и… внутри похолодело. Карман был пуст.
– Ну?! – субъект прищурился. – Гидэ?
– Сейчас, сейчас! – Василий лихорадочно обшаривал все имеющиеся карманы дрожащими лапками. – Здесь где-то… Было.
– Бэз направлэния нэ пущу.
– Дома забыл. В куртке. – Вася умоляюще сложил лапки перед собой.
– Нэт. – Субъект взялся за дверную ручку.
– Подождите!! Это же я! Тот самый, – Василий, чуть не кричал от обиды, – который матроса нашёл.
– А-а. – Субъект сыто улыбнулся. – Хороший матрос. Чем докажешь?
– Я?! Дда, вот же! – Василий придвинул свой хоботок, на кончике которого блеснула красная капелька, к хоботку субъекта. Тот, смакуя, втянул её, и глаза его округлились.
– Брат! – воскликнул он торжественно. – Ми с тобой одной крови – ты и я. Заходы дарагой. – И радостно пропищал в темноту дверного прохода. – Смотрите, кто пришёл!
Шквал оваций и оглушительный писк нескольких миллиардов пьяных комаров хлынул навстречу счастливому Василию.
212 век до нашей эры. Сицилия. Сиракузы доживают свои последние часы. Два года изнурительной осады. Греки не сдались, а Рим не мог больше терпеть. Наступило время последнего штурма.
Куцые римские шлемы замелькали на стенах. Греки сопротивлялись яростно. Зная, что пощады не будет и город уже не удержать, погибая, они старались забрать с собой как можно больше ненавистных всему миру сынов волчицы.
Безысходность удвоила силы осаждённых. Они не просили пощады, а сами искали смерти. С искажёнными злобой окровавленными лицами, они бросались на врага, повергая его в ужас и заставляя пятиться и отступать. Римляне посыпались со стен. Сначала по одному, затем группами. Вот уже в глазах сиракузцев вновь блеснул огонь надежды. Взвыли победно медные трубы. Но в этот момент страшный рёв разлетелся окрест. И небо содрогнулось от этого рёва, рвавшегося из тысяч ликующих римских глоток.
Не выдержав напора, рухнули ворота, и легионы Марцелла, железной безжалостной рекой хлынули в город. Началось избиение. Солдаты убивали, разрушали дома. Но с ещё большим остервенением они рубили ненавистные им механизмы, убившие за время осады столько римлян, сколько не смогли убить орды Ганнибала за всю войну.
Разгорячённый боем легионер ворвался во дворик и остановился в нерешительности. Посреди двора, не обращая внимания на происходящее, на деревянной скамье сидел человек. Ветерок шевелил края его тоги и чёрные, местами выбеленные сединой волосы. Человек держал в руке ивовый прут и рисовал им на песке непонятные для солдата знаки.
Меч опустился сам собой. Человек взглянул на легионера и улыбнулся. В глазах сверкнула озорная искра. Он спокойно произнёс:
– А. Вы уже здесь. Только прошу, не стирайте формулы, – и невозмутимо продолжил писать.
