Трин поймали, когда она возвращалась домой от модистки. Привезли в какие-то трущобы.
— Когда, говоришь, действие этой бормотухи заканчивается? В конце июня? — шипел старичок в лицо Трин. — Смотри: если к этому времени ты приготовишь зелье, которое исправит все, что у меня в бизнесе по твоей вине не так пошло, я тебя прощу. Я человек не только добрый, но и справедливый. Доля моей вины в том тоже есть. Не нужно мне было непроверенное пойло глотать. Но! Если не сделаешь… Можешь проститься и со своими выродками, и со своей никчемной жизнью. Пока гуляй свободно. Хоть на край света езжай, если тебе это для дела нужно. Но помни! В июне к тебе от меня человечек подъедет. Кого-нибудь из внуков пошлю, скорее всего. Или Пола, или Паулину. Они приехали в Норландию недавно, даже от акцента еще не до конца избавились. Но ничего, в работе быстрее освоятся. А ты жди! Живи пока. И работай! Договорились? То-то же! Иди и помни: договор — он дороже денег…
Как тогда Трин домой вернулась, она и не помнила. Ноги сами принесли.
Трин обхватила себя за плечи и всхлипнула. Что же делать? Приближалась середина июня, а новое зелье она так и не придумала. Нужно было признаться хотя бы Кристофу, но он так сдал после своей ошибки и истории со взрывом, что Трин так и не решилась рассказать о своей беде. А может, «добрые люди» их не найдут? В конце концов, что они могут знать про Эрнвиль?
В парадную дверь постучали. Трин встала и нехотя пошла открывать. Если это вернулся Сид, она оборвет ему уши! Сбежал из дома и даже не сказал куда. Трин распахнула входную дверь.
— Добрый дьень, я есть имя Паула, — представилась худенькая смазливая девчонка с ярко желтым чемоданом в руках. — Я ехать к вас по договор от «Добрый…
Окончания фразы Трин так и не услышала. В глазах у нее померкло, в голове помутилось, и она осела на пол.
Амма шла по городу и дышала во всю грудь. После прошедшего дождика Эрнвиль благоухал, как букет. Пышные гроздья сирени свешивались из-за заборов, так и умоляя погрузить в них нос и насладиться свежим невесомым запахом. Что Амма и сделала пару раз. А чего ей стыдиться-то? В определенном возрасте человеку становится наплевать на мнение окружающих, тогда как самое главное, самое важное обретает выпуклость и объемность реальной цели.
Да, цель у воссоединившихся под одной крышей семьи Хольманов была одна — вытащить их из долговой ямы. И, желательно, как-нибудь рассоединиться. Или хоть сменить крышу на более широкую. До первых холодов, потому что потом спать, видимо, придется вповалку или в обнимку. А ни первое, ни второе Амме совершенно не улыбалось. С возрастом все больше и больше начинаешь ценить комфорт и тишину. Так что цель была, причем такая осязательная, что так и хотелось схватить ее в руки. Но как? Этого, судя по всему, никто из Хольманов не знал.
Улочки плутали, разматываясь, как клубок бечевки, и наконец привели Амму туда, куда она и направлялась — на центральную площадь города.
Шумная торговая площадь была полна продавцов и покупателей.
— Курицы! Самые жирные курицы! Возьмите, не пожалеете! Сами в суп норовят!
— Шерсть! Из ньювейских овец! Каждая шерстинка толщиной с палец! Свяжешь свитер, и шуба зимой не нужна! А мягкая какая!
— Бублики с маком! Горячие бублики! На масле! Берите, норрина, не пожалеете! Вот рту тают, а в животе маками расцветают!
Амма снисходительно и любезно улыбалась. Продавцы ответно кланялись, но особо приставать не хотели. Еще бы — пифия же! Хоть Амма жила в Эрнвиле всего несколько лет, но слухи о ней уже ходили. А кому охота связываться с ведьмой… тьфу! то есть с пифией. Вот смотрит она на тебя, и неизвестно, что думает. И, может, такое о тебе знает, о чем ты сам не догадываешься. Ну ее к шуту!
