В Анселе наступила тишина. Та, которую зовут гробовой. Загревского прошиб холодный пот. Только что на его глазах убили человека. Прямо сейчас кровь, бьющая плотной струёй из шеи несчастного, заливала барную стойку на глазах у десятков людей. Журналист, пошатываясь,встал. Господи, может этот ненормальный сейчас набросится на кого-то ещё?! Может…
– Может сам попробуешь?
Лёша вскрикнул. Андрей протягивал скальпель парню.
– Ты только что…
– Да какая разница?– отмахнулся Соколов.– Он завтра воскреснет. Ещё раз я тебе повторяю. Временная петля!
Загревский пару раз моргнул и огляделся. Люди вокруг недовольно шикали:
– Хватит мешать! Сейчас петь будут!
– Присядь-ка,– Андрей усадил парня, надавив на его плечо рукой.– Теперь ты мне веришь?
– Я…
– Когда ты встретишь этого пьянчугу завтра живым и здоровым, точно поверишь.
Алексея продолжало трясти. Либо все люди, находящиеся здесь, сошли с ума, либо то, что сказал Соколов – это правда. Между тем, музыкант тронул струны гитары и начал петь:
– В мартовский вечер угрюмый…
Этого просто не может быть.
– Когда все снега растают….
Мозг Алексея отказывался это воспринимать.
– Я позабуду о вьюге…
Парень всегда в глубине души мечтал, что столкнётся с чем-то подобным с чем- то подобным, но не таким же образом…
– И стану грустить по маю.
Андрей подпевал и улыбался, как ни в чём не бывало. Только что он перевернул другому человеку мир, а теперь с удовольствием слушает любимые песни. Музыкант был слегка пьян, что придавало песне ещё больше меланхоличности. Когда-то Загревский слышал эту композицию, но никогда не вслушивался. Да и сейчас было не время, он понимал, что сойдёт с ума, если не разъяснит всю ситуацию:
– Ты шутишь. Пожалуйста, скажи, что ты пошутил!– руки Лёши начали дрожать, когда Соколов помотал головой.– Но это же невозможно!
– Невозможно убить человека так, чтобы всем было всё равно на это. А я это сделал. Значит, петля тоже возможна.
– Ну это же… невозможно!– Загревский предпринял последнюю попытку отрицания.
– Можешь проверить это сам,– Андрей вздохнул.– Отруби себе палец. Можешь вообще с собой покончить. Возродишься уже завтра. Правда, неизвестно где именно. Я не проверял. Хотя, можно спросить у тех, кто… о, моя любимая часть!
– Но кое-что неизменно и вечно,
Будет всегда, я знаю…
В январскую зимнюю стужу…
Я буду грустить по маю…
– Прекрасно,– Соколов был похож на ребёнка, которому купили мороженое. Он засмеялся,– Улыбнись, Лёша! Так, понятно всё с тобой. О чём я там говорил? Да, есть у нас один старичок, всю жизнь писавший непризнанные романы. Ну, вот этот дедуля – самый несчастный человек здесь. Он узнал о том, что болен чем-то неизлечимым ещё в две тысячи тринадцатом. Он обречен на бесконечную агонию. Но это лишь одно из звеньев цепи.
Ты только представь: женщины, забеременевшие в конце две тысячи тринадцатого, ходят с животами уже тридцать лет. Здесь примерно восемьсот жителей, и каждый хочет выбраться из петли. Хотя, сейчас-то может уже и подзабили. А первые пять лет был полный хаос и анархия. Начали маршами и митингами и закончили массовой истерией. Погибло человек двести. Прикинь, как они удивились, когда возродились на следующий же день? А в нашей библиотеке… так. Ты же не знаешь, где библиотека. В Восходе-16, если что. Тут вообще, много всего интересного есть. Бар, больницу ты уже видел. Про библиотеку знаешь теперь. Ещё можешь посетить пруд с очень красивыми видами. Да и в целом, могу устроить тебе экскурсию по этим местам как-нибудь. Ты только… о, моя любимая песня!
