Вышел во двор, еще раз все проверил, ночь не спал, в четвертом часу поднял ребят. Мать уже стояла в дверях, сдерживая слезы, потому что муж не велел, плохая это примета, когда со слезами провожают. Да разве удержишь ее, соленую, если две кровиночки твоих едут неизвестно куда, и будут среди тайги, на морозе, рядом со зверьем. Но удержалась, только позвала сынов, встали они на колени, и мать благословила иконкой маленькой.
– Гриша, спрячь за пазуху, прибудете на место – к сосенке ее укрепи, она защитница рода нашего уж, поди, века три.
Поцеловала детей и ушла с глаз. Отец дождался, когда ребята сядут в седла, поклажа мешала, еще раз все потрогал, хлопнул по спине того и другого:
– Пошли!
В полуоткрытые ворота мелкой рысью выскочили на улицу, выехали на край села, за пять минут собрались все.
«Это добрый знак!» – подумал Мирон, незаметно проводивший сынов до околицы. Мгновение – и колонна конников исчезла в темноте.
Легкой рысью, след в след, полтора десятка коней тихим шагом прошли лежащие на их пути три деревни, которые еще спали, и ничего никто не видел. За Ивановкой нашли едва приметный сверток, летняя лесная дорога, с полкилометра до тайги ехали шагом, по команде Андрея Курбатова меняя переднюю лошадь на последнюю. Андрей снял меховую рукавицу и тронул круп Белолобка – влажный. Подумал, что зря не уступил отцу, который советовал седлать Карего, потому что на нем каждый день возили навоз в кучу у гумна. Куча два года будет преть, а потом на поля – вот и пшеничка, и просо, и подсолнечник. Да, зря тогда Андрей заартачился, Карий шел бы сейчас влеготку.
Вошли в тайгу, сосны стоят стеной, потому снегу меньше. Остановились, коней свели в круг, вынули удила, лошади фыркали, пробуя холодный снег. Парни тоже встали в кружок, приплясывали, разминаясь.
– Никто не замерз? – по-взрослому заботливо спросил Андрей.
– Трое вон в снегу лежат, окоченели, – пошутил Сергей Смолин. Посмеялись.
Иван Киваев спросил:
– Дорогой пойдем?
Андрей кивнул:
– Она же к самой Кабанихе ведет.
– А ты посмотри, на дороге снег, а на стороне нету. Забивает ее ветром.
Андрей выскочил на обочину: верно, местами даже земля голая, ветры тут по верхам гуляют, а внизу тишина.
– Молодец, Ваньша, стороной и пойдем, коням легче.
– Пожрать бы пора, – пожаловался Федя Лепешин, самый молодой, но плотный парень.
– Все правильно, в это время мать ему блины начинает метать, в три сковороды не успеват, и приходится Федьке блин хлебом прикусывать.
– Врешь ты все, – смутился Федор.
Вмешался Григорий:
– Ребята, без обид, и под шкуру не лезьте друг дружке, нам только подраться не хватало. Обедать будем в час дня, отец мне свои часы дал.
И опять тронулись, теперь уж где кто видел поудобнее проход. Шли даже рысью, не особо торопя лошадей. Солнца не было, серый сумрак окутал тайгу, зато без ветра. К Григорию подъехал Володя Ляпунов, они ровесники, обоим по семнадцать.
– Ты под ноги смотришь?
– Лошадь смотрит, ей шагать, – улыбнулся Гриша. – Ну, говори.
– Волчьи следы видел, раза три, вчерашние.
Володька с детства с отцом на охоту ездил, дело знает. Григорий спросил:
– Думаешь, напасть могут?
– Это только вожак знает. Вообще не должны, но коней напугать могут, где потом хохоряшки собирать будем?
– Вот видишь, что значит охотник! А я еду, лесом любуюсь, свои думы думаю.
Владимир ехидно заметил:
– Про Варьку Лепешину думки? Нет, Курбатов, просто так я тебе ее не отдам. Ты же знал, что она мне глянется – зачем влез?
