Утром, проводив гостей, Мирон запряг Вороного поскакал в Красноярку. Тамошних мужиков хорошо знал, но сразу решил, что о своем исходе из села в тайгу ни слова, просто много оказалось лишних семян пшеницы у крепких мужиков. Он, Мирон Демьянович, урвал все поступление нового сорта, мужики бы и рады взять, да не ведают, куда со старыми семенами деваться. И про то, что красноярские крестьяне минувшей осенью по укоренившейся привычке ждали дозревания семенных участков, и просчитались, нежданно ударил ливень, как будто специально накрыл село и окрестности, он тоже знал. Пшеницу вбило в землю, зерно набухло, и даже сухая осень уже не могла сделать из них семена. Старики поговаривали, что есть за кем-то грех, вот бог и наказал, только и признайся виноватый – ничего уже не исправить. Скуповатые красноярские мужики, выходцы брянские и воронежские, искали поначалу семена на обмен, но никто не клюнул. Что сейчас думают – тоже неведомо, только разговор будет не простой. Единственный туз козырный в руках у Мирона – оптом тысяча пудов по цене фуражного зерна.
Подъехал к дому давнего знакомого Артема Зноенко, справный мужик, много работников держит, сеет не меньше четырехсот десятин, скотом торгует, с цыганами не брезгует общаться, те у него краденых коней на передержку ставят. Он для своих авторитет, на него будут ориентироваться те, кто помельче. Мирон постучал в ворота кнутовищем, угрюмый Артем звякнул щеколдой калитки:
– Чего зубишь, калитка, чай, не заперта, белый день на дворе. Здорово, Мирон.
– Здравствуй и ты, Артем. Поговорить надо.
– Лошадь заводить в ограду или тут постоит?
– Постоит, я ему торбу с овсом повешаю, пущай наслаждатся.
– Пошли. В дом или в избушке покалякаем?
Зашли в избушку. Прохладно. Артем кинул три полешка, поджег берестечко, живым запахло.
– Как живешь, старый друг? Хвались.
Артем улыбнулся:
– Живу и все живут, только год нынче не наш. Ты же помнишь, как нас подкупила погодка.
– Помню и знаю, что ты все возможности испробовал. Не вышло?
Артем выматерился:
– Последнюю рубаху предлагали снять за семенной материал, это я в Богандинской волости сторговывался. Палачи, а не люди.
Мирон все прислушивался, где бы ему удачней влезть в разговор со своей пшеницей.
– А весной вовсе не докупишься, – кивнул он. – Только, Артем, хочу тебе предложить выручку. Я надыбал пшеницу нового сорта, и все, что выделено уезду, уже оплатил, по теплу вывезу с заготзерна. Потому предлагаю тебе и твоим мужикам тысячу пудов своих семян, ты знаешь, что я дурного не сею.
Артем было вздрогнул, а потом сник:
– Мирон, мне на тысячу не подняться, да ты и заломишь.
Мирон для солидности встал, прошелся по избушке:
– По цене фуражного отдадим тысячу пудов, можешь хоть завтра вывозить.
Хозяин насторожился:
– Чего-то я тебя не понимаю, какая корысть тебе за полцены добрые семена отдавать? Я тебе не верю.
Мирон улыбнулся:
– Сейчас поверишь. Председатель исполкома в уезде Щербаков мне немножко в друзьях, через купца Колмакова. Вот он и распорядился отдать мне все фонды нового сорта, но с условием: старыми семенами не спекулировать, а выручить мужиков, у кого сложности. Я-то за фондовые семена платил гроши, а то, что с вас возьму, все затраты покроет и дружбу нашу укрепит. Теперь веришь?
Артем все еще был в сомнении. Подумал, что надо бы с мужиками посоветоваться, а потом вдруг ожгло: если я сам, один куплю те семена, а мужикам раздам под будущий урожай – пуд за три. Спросил:
