– Мы же обещали. А лучше нашей мисс Пиппери никто фокстрот не танцует.
– Правда? – просиял Меткалф.
– Она училась у самого Гари Фокса.
Мисс Пиппери потупила взгляд – будто и вправду застеснялась.
– Господи боже! Неужели?
– В «Jardin de Danse» на крыше нью-йоркского театра.
Меткалф принялся расстегивать мундир, а миссис Грегсон с мисс Пиппери прятали друг от друга глаза, чтобы не захихикать вслух.
Они уже закончили стену и собирались перебираться к парнику, когда услышали мужской плач.
Ватсон, отодвинув занавеску, вышел из офицерской палаты в узкий коридор, закончившийся комнатой с такими же высокими потолками, но с широкими окнами, дававшими больше света. Пожалуй, бывшая трапезная, только запущенная: под протечками крыши стояли жестяные ведра, и капли выбивали на них музыкальные ноты. Кровати располагались как у офицеров – в два ряда лицом друг к другу, однако здесь был только один обогреватель, а пузатую печурку еще не затопили, и мороз пощипывал кожу.
– Майор Ватсон! Это вы, сэр?
Ватсон обернулся направо. Сержанта он узнал не сразу – его левый глаз был закрыт толстой повязкой, скрывавшей бо€льшую часть лица. Но такой нос забыть невозможно.
– Сержант Шипоботтом!
– Точно, сэр, Шипоботтом. Как вы, сэр?
– Ваш капитан говорил, что вас ранили, но на долгую беседу у нас времени не было. Как попали сюда Парни из Ли?
Ватсон говорил громко, как всегда, имея дело с фабричными рабочими, глуховатыми от вечного шума машин. Зато они навострились читать по губам, и это умение пригодилось в траншеях.
Шипоботтом указал на повязку.
– Получил в брюхо. И осколок в глазу…
– Нет-нет, друг мой, – рассмеялся Ватсон. – Я имел в виду – как вы попали в Бельгию. В последний раз я видел вас в Египте, и направлялись вы к Дарданеллам.
– Точно, сэр, да с тех пор месяц минул.
Ватсон не сразу научился разбирать ланкаширский выговор Парней из Ли с их, как говорили, «кашей во рту», но, проработав месяц их полковым врачом – солдаты охотно соглашались на опыты с переливанием за шиллинг и капельку рома, – привык. Одна из странностей войны – она сводила вместе людей из разных мест и разных классов, которым в другое время не выпало бы случая заговорить друг с другом. Такое нарушение национальных (и отчасти классовых) границ Ватсон скорее приветствовал. Даже если оно порой затрудняло разговор.
– Вы поправились, сэр? Не трясет больше?
– Да, спасибо. – У Ватсона в Египте началась умеренная малярия, достаточно изнуряющая, чтобы его отправили на родину. – Совершенно здоров, рецидивов нет, тьфу-тьфу-тьфу. Так вас прямо из Египта послали сюда?
– Ну да. Мы, как вы и сказали, вроде как к Дарданеллам готовились… а нас сюда пихнули. Чтобы мы, мол, зелень, привыкали к окопной жизни.
Ватсон уловил запашок в его дыхании.
– Вы пили, Шипоботтом?
Тот уставился на врача, скроив мину, столь же забавную как его имя, которое, по словам владельца, пошло с тех пор, как первый Шипоботтом, разыскивая овцу, по самое брюхо искупался в ручье.
Кажется, он хотел отпереться, но передумал.
– Было дело. Самую малость. Не нажалуетесь на меня, сэр?
– Не стану. Но вы это напрасно. Здесь вам больше пить не следует. Вы поняли?
– Да-да…
– А как остальные?
Шипоботтом помрачнел.
– Держимся. Вот капитана Левертона потеряли. Жалко-то как…
– И мне жаль. – Ватсон говорил правду. Левертон был хорошим офицером и заметно старше большинства. Британской армии не хватало зрелых мужчин. – Как это случилось?
