– Как – сами?! В Бабий Яр?!
Таня была когда-то в Бабьем Яру, где сделали мемориал жертвам, и помнит, какое ее охватило смятение, когда она приблизилась к этому месту, – она вдруг кожей почувствовала, как вокруг нее, в воздухе, как будто происходило движение, словно погребенные там до сих пор посылали миру предостережение о том, чего больше никогда и нигде ни в какие времена не должно произойти: чтобы никогда на земле не гибли безвинные люди лишь за то, что они принадлежат другой расе. Таня даже зажмурилась, и ей захотелось бежать из этого страшного места.
– Никто же не знал, Танечка… Они собрали вещи – и пошли. И там они погибли… Вот так я осталась одна из всей семьи. Я самая младшая из сестер. Боже мой, боже мой! Что мы пережили!
Бабушка снова обхватывает голову руками и несколько минут сидит в задумчивости.
– А братья? – несмело подает голос Таня.
Маргарита Петровна поднимает голову, словно приходит в себя.
– Один, самый молодой из нашей семьи, погиб на фронте в сорок втором – обгорел в танке и не выжил, он был не женат. Второй, Семен, умер два года назад в Ленинграде. И у него есть сын, мой племянник, тоже Семен, – у нас в семье это имя почему-то оказалось популярным, – хихикает бабушка, – но мы его называли всегда Сёмка. У Сёмки потомства нет. В Одессе, правда, живет сейчас наша сводная сестра…
– У вас еще и сводная сестра есть?
– Да, первая жена моего отца умерла при родах. И вот это ее дочь, Фира, Глафира Петровна, Фирочка. Но она воспитывалась в семье своей покойной матери. Фамилия, конечно, тоже Левитина, но у нее никогда не было детей.
– Она была не замужем?
– К сожалению, – качает головой бабушка. – Так и прожила всю жизнь одна. Преподавала математику в школе. А сейчас совсем уж плоха стала. Никто даже не помнит, сколько лет ей должно быть – и год и дата рождения перепутаны Она сумела несколько лет себе сбросить в паспорте.
– Зачем?
– Боялась стареть! – смеется Маргарита Петровна. – И потом эти годы отработала, конечно! Так что у нее стаж большой. Но пенсия пенсией, а я иногда посылаю деньги соседке, чтобы за ней получше ухаживали, только кто же знает, как их там расходуют… Вон там, Танюша, под шкафчиком, – неожиданно перебивает сама себя Маргарита Петровна, – клубочек пыли, я отсюда вижу. Если тебе нетрудно, убери его… Боже мой, боже мой! Когда-то я все делала сама, никого не просила, а теперь уже ничего не могу…
– Но Левитиных ведь много, – говорит Костя, продолжая разговор.
– Это не мы, это другие Левитины – двоюродные, братья отца, – поправляет его Маргарита Петровна. – Мы – прямая ветвь, потому что отец был старший. Поэтому, – бабушка вскидывает глаза на Таню и Костю, – наша фамилия передается только от меня. Мы, конечно, общаемся с ними, но это совсем другая ветвь. От них остались только бедный Миша и его мать.
– Почему «бедный»? – спрашивает Таня. Она уже почти запуталась во всех семейных связях Костиных – а теперь и ее – родственников, кто кому и кем приходится, кого и как зовут и кто что совершил в жизни, но остановиться невозможно.
– Потому что мать замучила его своей неуемной материнской любовью.
– Это как? – не понимает Таня.
– Ну как – как? – недоуменно пожимает плечами бабушка: – Привязан был к мамочкиной юбке, из-за мамочки не женился, и вообще вся его жизнь – это сплошное служение мамочкиным интересам, – бабушка делает безнадежный жест рукой, – бывают такие эгоистичные мамы: она развелась с мужем и подчинила себе сына. Потому на нем эта ветвь Левитиных и оборвалась! – Она обращает на Костю светящийся любовью взгляд: – Красавчик мой!
