У подъезда стоял дорогой кабриолет с поднятым верхом. Проходя мимо, Лиза коснулась его борта. Машина свистнула и мигнула фарами.
– Красивая, – сказала Лиза.
– У нас тоже такая будет, – пообещал Максим. – Кстати, колеса спущены.
– Их порезали, – сказал Дима. – Здесь так положено мстить, если чужой паркуется.
У подъезда торчала железная лавка. Лиза не удержалась и присела, мимоходом нырнув в сумку за помадой и зеркальцем. Железное сиденье напиталось мягким апрельским солнцем, и в ее ногах тут же закипела истома. Лиза достала свежую пачку, сорвала фольгу и закурила, хотя такой воздух жаль было портить курением.
– Вводи код. Готов? – Дима выудил из кармана неровный клочок бумаги и прочел, шаря в цифрах носом. – Четыре-семь-шесть-три-шесть-ноль-два… Так? Два-пять-восемь.
– Однако, – сказал Максим, перебирая кнопки.
Замок рявкнул так выразительно и резко, что Макс отдернул пальцы.
– Можно? – он взял листок. – Угу. Кое-кто продиктовал лишнюю двойку.
– А кто-то спешит неизвестно куда.
Максим обернулся и уставился ему в глаза. Вот что Диме упорно не давалось – говорящие взгляды. Он наугад предъявил Максу высунутый язык. Когда Лиза хихикнула, Дима решил, что все сделал правильно.
Только он ошибся. «Как он ошибся», – думал Макс. Найдись хоть один способ разделаться с этим… Нет, умнее было просто трахнуть ее и забыть. Жаль, что не он управлял чувством к Лизе, а наоборот. Макс не годился для этой игры. Его не хватало на козла или волка, – да и капуста, похоже, не всегда решала проблемы.
В подъезде Дмитрий снова начал выделываться.
– Что значит – не могу?
– Ездить в лифте, – сказал Дима.
– Вместо «не могу» следует говорить «не хочу». Спроси нашего психолога, – Максим кивнул на Лизу.
– Значит, не хочу. Так правильно?
Вокруг было стерильно тихо, и ссориться приходилось вполголоса.
– Хватит, Макс, – сказала Лиза. – Если Диме не нравится лифт, это его дело.
– Мне нравится. Но я боюсь.
– Как можно бояться лифта?
– Так же, как метро. Я на черный ход.
Максим нашарил в темноте кнопку вызова и нажал ее, потом еще и еще. На третий раз где-то в шахте ухнула и заскрипела кабина.
– Он вырос в поселке, – шепотом объяснила Лиза. – У него фобия.
– Восхитительно, – сказал Максим. – Фобия. А что еще? Глисты?
– Ну тебя.
– Дизентерия?
– Заткнись уже, блядь. Надоел.
Макс немедленно заткнулся. Он знал, что Лиза матерится только в крайнем раздражении – или восторге, о котором сейчас речи не было.
Они топтались на месте, слушая, как за створками гудит и поскрипывает шахта.
– Ох, Лизка, – сказал Максим. – Завтра ты станешь знаме…
– Знаешь, что, – прервала его Лиза. – Наверное, поднимусь и я пешком.
Максим открыл рот и сразу аккуратно закрыл его, надеясь, что в темноте эта манипуляция прошла незамеченной.
Дима шел и считал. На сто тридцатой ступени в его ногах разгорелась усталость, и тогда он сбавил ход. Ледяные непрозрачные тени чередовались на лестнице с квадратами золотого воздуха, где чаинками клубилась пыль. Дима присел отдохнуть в одном из горячих островков и задумался, представляя клеточную агонию внутри своих икроножных мышц. Вообразил, как пузырится и плавится умирающая ткань, и потоки свежей крови заполняют полости.
В его сидячие размышления врезалась запыхавшаяся Лиза.
– Димка… убьешь! О чем задумался?
– Что можно такого написать, если стать журналистом.
– Ого! И почему вдруг журналистом?
– Между историей и ложью тонкая грань, – туманно сказал Дима. – Идем дальше?
