Общение было завершено, и как бы на вполне понятной ноте, но горящие глаза женщины словно не отпускали его, и даже приглашали вовнутрь. Прервать общение не хотелось, но пришлось из-за покупателей: вначале в лице мальчика школьных лет, следом и двух женщин, которые в шаге от него вели себя несколько привольно. Гадаев продолжал сомневаться в искренности слов Лейсан, но с другой стороны и Габи что-то мог знать.
– Покажусь завтра, лишним не будет знакомство с разными людьми, – сказал он. – А насколько удобно, виднее тебе.
– В противном случае я не смогу рассказать ему о тебе. Земляк земляком, а личное – врозь.
Крышка сахарницы соскальзывала с пальцев рук, и Юлдашев нашёл, что делать: на выступавшую часть посуды вкруговую нанёс клей и оставил сушиться на подоконнике кухни. Единственный стул в доме со спинкой сильно шатался, он принялся его укреплять, насколько возможно. Заодно удлинил его ножки, чтобы ребёнок мог сидеть с ними за одним столом, но исполнение подручными средствами в виде четырех брусочков и прозрачной клейкой ленты было далеко от идеала. Мазель оценила затею и взялась обматывать ножки стула цветной бумагой. Жестяную баночку со всякими гвоздиками, винтиками, шайбами он привёз из прежнего места жительства, высыпав содержимое на стол, отыскал, чем прибить оторвавшуюся заднюю планку тумбочки. Выдвижной ящик до конца не закрывался по причине того, что был не родным, и приспособить его для заделавшегося хозяйственным мужчины оказалось не по силам. Задвинув обратно, приложил ладонь одной руки к краю столешницы, а другой рукой сгрёб рассыпанную мелочь обратно в баночку. Далее отстриг свои ногти и таким же образом поступил, предварительно пройдя глазами на предмет того, всё ли на месте. Мазель вытерла поверхность стола, не забыв и о похвалах в его адрес. В целом была довольна им, её радовало отношение мужчины и к ребёнку.
Полного взаимопонимания дни миновали один за другим, и ещё до наступления холодов она стала Юлдашевой. Количество по случаю приглашенных гостей было минимальным, но на яства для двух семей она не скупилась. Самым говорливым оказался сын Наяры, который производил впечатление на всех присутствующих короткими смешными историями, а самым молчаливым – его отец. Первый между порциями шуток потягивался к очередной трубочке из слоеного теста с икрой; а тот с тарелкой перед собой с мясом индейки и грибами периодически отпивал глоток из кизилового компота. Наяра, естественно, всё держала под контролем и могла с лёгкостью отлучиться на кухню. За вечер она успела разбить две тарелки для плова с золотистыми узорами, а больше всех движений совершала её дочь.
Ночью после знаменательного события выпал первый снег, вид из окна будто бы подчеркивал изменение социального положения молодых. Ещё сутки их оставили вдвоём, четверть из которых они провели в городе, в частности, в кинотеатре. В следующий полдень она поехала за ребёнком к подруге, а вечером вновь занялась столом. На нём помимо белоснежного торта и сладостей, появились фруктовый салат и ставшее их любимым блюдо с мясной начинкой. Посередине стола на небольшом подносе находились принадлежности для чая с заварочным чайником.
Оба костюма мужа были тёмных тонов, Мазель подала ему белую рубашку с галстуком золотистого цвета. Сама надела светлое платье, нацепила малозаметные серьги, тонкую цепочку и серебряное колечко с блестящим камушком, и занялась дочерью. Основного символа бракосочетания не было – после того, как он увидел содержимое её шкатулки, отложил его до лучших времён. Самым заметным был кулон с бриллиантом, рядом с ещё одним, намного проще, пяток разных колец, ещё серьги, цепочки… и в повседневной жизни она нередко что-то брала оттуда. Их наличие в доме не доставляло им неудобств: «Наступит день, и сменим их подарками от тебя, – говорила она, – я готова отнести их в ломбард».
