Свет в коридоре погас, мальчишки покрутились под одеялами и замерли, уставшие от зимы и тревоги. Маленький Адольф – расти он перестал в десять лет, его тогда пичкали акулой, он долго болел и потерял половину зубов – постанывал во сне. Кто-то громко пукнул. Сенька уже собирался и вправду уснуть, но Мишка и не думал – выбрался из кровати и встал у окна. Огромный, мохнатый, он сосредоточенно смотрел вниз.
– Чего там?
– Директор Френч пьяный блукает, по снегу в одних труселях. Они у него революционного цвета, как оклады у красных святцев. Мож, он оттуда тканьку-то стырил? Иди зазырь!
Трусы были длинные, по колено, высокая фигура директора выглядела нелепо – он то шагал по дорожке, высоко поднимая колени, то останавливался и прыгал на месте.
– Хмель сгоняет, – со знанием дела объяснил Мишка. – Налакался, видать, а дела еще не все переделал. Или спать бухим не может.
– Чудной он, – сказал Сеня. – Заковыристый. Темная лошадка. Его сложней понять, чем бышего нашего доктора Дедова.
– Того-то чего понимать, одна случка на уме, конь старый. Я у него в столе картинки срамные видел, в Париже такие печатали до революции. За дело его уволили, пока нам девок не попортил…
Директор во дворе под ними потерял равновесие, качнулся и упал в снег. Поднялся поползти и снова свалился.
– Во дурак!
– Пойдем поднимать, – сказал Сенька, ежась от предстоящего холода. – Замерзнет ведь.
– Оставьте меня, – говорил Френч, булькая и мешая во рту русский с английским. – Leave me alone, bugger off. Я тоскую. Я одинок. They told me she’s on the island.
– Мы тут все он зе айленд, – сквозь зубы сказал Сеня, пытаясь затащить свою сторону директора вверх по ступеням.
– Она на другом, – печально сказал Френч. – На острове Мертвых. Мертвая. Ashes to ashes, dust to dust…
Его голова упала на грудь, и он стал еще тяжелее.
– Не даст, – сказал Мишка. – Никто тебе не даст, если так бухать будешь…
Он отстранил Сеньку, без усилия и без церемоний поднял Френча на руки и понес в дом.
В предновогодний день няня Линда объявила амнистию от обычных домашних хлопот – в доме было чисто, к праздничному ужину наготовлено, директор Френч с тяжелым похмельем заперся в кабинете и велел не беспокоить. Дети разбрелись кто куда – читать, болтать, гулять, наслаждаться последним днем покоя и домашнего уюта. Четверо стояли у воды и смотрели на остров Мертвых – скалу в сотне метров от берега, где испокон веку Алонеусы хоронили своих мертвецов. Когда-то к островку были мостки, да уже года три как обвалились, оставив лишь деревянные опоры торчать из воды гнилыми зубами.
– Ну, поскакали, – сказала Оксана, деловито завязывая на спине полы своего платка. – Со столбика на столбик, как курочки. Одно неверное движение и ледяная ванна, утонуть не утонешь, но приятного мало.
Дорожка, вырезанная в камне, огибала скалу широкой спиралью, по правую руку – море, по левую – склепы и саркофаги. На граните некоторых были вырезаны не только буквы, но и лица, порою даже целые статуи – лежащие мужчины и женщины со спокойными, умиротворенными лицами.
– Аж завидки берут, – сказал Мишка, присаживаясь передохнуть на плиту к «Агате Алонеус, почившей 18 октября 1832 года, в возрасте 18 лет, третьими родами, упокой Господь всех невинных и смиренных». – Не в смысле что родами, – тут же поправился он, – а тоже немножко хочется туда, к ним, тоже отдохнуть, чтобы вот так было…
