Жан-Жак и его истории - страница 14

По нарастающей шли неспокойные времена, как у Жан-Жака, так и у всей Москвы. На улицах откровенно слышались перестрелки, Андрей по соображениям безопасности стал встречать жену по вечерам, а Жан-Жак… Жан-Жак одиноко провожал их глазами. Это был «не ее мужчина», как однажды выразилась про мужа Полина, но «он был, так и пусть будет».

Жан-Жак даже пытался взять ее сердце ревностью. Как-то раз зачем-то намеренно соврал, что женился… но она отреагировала спокойно, с достоинством, по-приятельски. И еще больше отдалилась. Он не знал, что задел ее чувства, а она не знала, как он был подавлен. С каждым холодным днем они общались все реже и реже.

Его гордыня шла в ногу с ее одиночеством. Когда Жан-Жак перестал набирать ее номер. Балерина забывала о нем. Через какое-то время он, обугленный своей агонией, возвращался к ней. Но вновь слышал безжизненное: «Как дела?». Иногда он признавался, что не может без нее, что по-прежнему ее любит, а она молчала или отвечала, что у нее и так есть проблемы, не вдаваясь в подробности. Они все глубже растворялись в молчании.

Дела у Полины обстояли и вправду незавидно. Мужу стали угрожать на работе и в итоге вынудили уволиться. Поиски нового дела затянулись, и кормильцем семьи невольно стала жена. Ей же сообщили, что во всех старых постановках меняют состав. В новых списках фамилия Дорова почти нигде не значилась. Клиенты стали уходить с занятий: ни у кого не было денег. Поля старалась воспользоваться любой возможностью, чтобы остаться в балете. Роман за романом, интрига за интригой – настанет время, когда она почувствует полнейшее опустошение и тотальное одиночество, доживая день за днем со стойким терпением, которое у настоящих балерин не кончается никогда.

Жан-Жак прогорел и разорился. Он устроился учителем английского языка в школу, и зарплаты едва хватало, чтобы оплачивать одну единственную комнатку, в которой протекал потолок и летал запах плесени. Он ненавидел английский, и ему было сложно находить подход к столичным детям. У многих из них родители были замешены в криминале, что отражалось на детском характере. Жан-Жак слоями надевал на себя жизненный опыт, но в душе оставался все тем же ранимым мальчуганом, подбитым фразой: «Тебя не поймут!». Его действительно не понимали. И не принимали. И он много страдал.

Вечный голод вскоре приелся. Подобие щек на бледном лице углублялось, формируя Марианские впадины. Волосы потемнели, а пряди стали загораживать лицо – к парикмахеру он не ходил. Обувь держалась, что называется, «на соплях» – приходилось подолгу ходить в хлюпающих ботинках. Старая одежда еле-еле удерживалась на костлявом теле.

И все-таки инстинкт самосохранения безжалостно отправлял Жан-Жака на работу даже в самом плачевном состоянии. Ученики без всякого зазрения совести дали ему прозвище «наркоман», хотя ни на наркотики, ни на алкоголь средств у Жан-Жака не было. К недовольству ленивых учеников, это был самый стойкий учитель: Жан-Жак никогда не болел, так как денег на лекарства тоже не было. Он покупал трухлявый чеснок или морщинистый лимон, мужественно съедая это без всего, чтобы уберечь себя от болезней. Как ни странно, помогало!

Подвязывая на носки полиэтиленовые пакетики, чтобы не повторить участь Петра Первого, Жан-Жак порой бродил по улочкам, где некогда гулял с Полиной. Там бесшумно плакали его слезы. Пару раз ему довелось увидеть ее в компании других мужчин. Поля была все так же грациозна и красива, умело скрывая свою усталость. Ее новые кавалеры, рослые, с хорошим телосложением, нежно и как бы случайно дотрагивались до ее плеч, талии… Жан-Жак не находил в себе сил за ними следить. Боль и отвращение подступали к горлу так, что ноги еле-еле удерживали тело. Глаза щипали от солено-горьких слез, и грязные пальцы растирали их до красноты. Потом он приходил домой в надежде найти крюк или гвоздь, чтобы повеситься, но стены и потолки были голые. Страдания ранимых людей всегда чересчур пронзительны, а Жан-Жак относился именно к этой несчастной категории человечества.