Жанна возвращается в Рейнбург - страница 3

Жанна покачала головой с сомнением. Она помнила и эту гостевую комнату, и эти обои, и вид на Рейну. Воспоминания были слабыми, старыми, но они были детскими – яркими, словно картинка из книжки. Жанна узнала и огромную ванную на львиных лапах, и старую плиту на кухне, которая все еще стояла здесь («Иногда топлю ее вместо камина», призналась Анника), и даже половицы на лестнице скрипели там, где она помнила.

– А ты? Как тебе достался этот дом?

Анника снова зевнула.

– Я же говорила вчера: подарок. Мишель подарил мне его несколько месяцев назад.

– Целый дом подарил? – удивилась Жанна. Анника кокетливо повела плечом, с которого сползал халатик.

– Это все из-за моего таланта, – улыбнулась она, а потом хмуро уставилась на ухмылку Жанны, – не в этом смысле! Я художница! Пошли, покажу!

И она потащила ее прочь из комнаты, по узким коридорам, в которых Жанна прослонялась, как тень, одно долгое лето после смерти мамы.

– А если ей не захочется уходить?

Принцесса – местная легенда, тайна этого старого здания. Есть много вариантов истории, так что я делаю в голове заметку освежить их в памяти. Молодая девушка покончила с собой прямо в монастыре, чтобы не выходить замуж за нелюбимого… Мне нравятся такие рассказы. Несмотря на то, что в них кто-то всегда умирает, они рассказывают о чем-то таком, что важнее смерти. Например, о любви или об упрямстве. Уверена, упади сейчас кто-то из нас вниз, прямо на острый козырек крыши ниже, мы бы тоже остались здесь. Я – чтобы никогда не расставаться с местом, где повстречала Жанну, а она – чтобы сводить с ума всех живущих, из чистого противоречия.

– Если бы ей было тут хорошо, она не стала бы плакать.

Жанна резко пихает меня назад, обратно в комнату – за дверью нашего укрытия раздаются шаги. Нас обнаружили: я со страхом гляжу на Жанну, но она, скрестив руки на груди, твердо смотрит на дверь – непоколебимая, как и обычно. Почти против своей воли, я стараюсь скопировать ее позу, надеясь, что это придаст мне уверенности тоже, но на деле я просто стою у нее за плечом, стараясь показаться как можно меньше.

Большая гостиная, в которой, по рассказам бабки, в ее юности устраивали танцы, на памяти Жанны всегда стояла закрытой. Ей нравилось разглядывать дом снаружи, с той стороны набережной – в гостиной было большое окно с эркером, и она, подпрыгивая на цыпочках, пыталась увидеть, что же стоит внутри.

Теперь внутри стояли картины, множество картин, маленьких и больших: некоторые были уже в рамах, другие стояли изображением к стенам. Несколько громоздких мольбертов, похожих на засушенных насекомых, держали три огромных холста. На одном угадывался портрет, на других – зарисовки морского пейзажа, явно перенесенные с натуры. Жанна не была большой ценительницей искусства, но даже ее это все смогло заворожить.

Анника гордо показала ей стол-бюро в углу, весь испачканный красками, тяжелые грязные фартуки и целую связку разномастных кистей.

– Хочешь, я и тебя нарисую? – гордо поинтересовалась она. Жанна качнула головой. Анника надулась и, пробормотав что-то про плохую погоду, ушла к себе в спальню, чтобы переодеться.

Оставшись одна, Жанна, смахнув чешуйки краски со старого подоконника, уселась на окно. И тут она вдруг снова услышала это: пугающий, тяжелый звук шагов прямо над головой. Так вот что ее разбудило. Жанна похолодела. То долгое, почти бесконечное лето, лето ее кошмаров, этот звук преследовал ее всюду, а глуховатая бабка смотрела на нее так, словно бы она помешалась.