– Допустим. Все может быть. Зависит от того, что вам нужно.
Ни тени улыбки в ответ.
– Друг назвал нам ваше имя, – сообщил брюнет. – Сказал, что следует обратиться именно к вам, что вы – герой войны, на которого всегда можно положиться.
– Ребята, нынче героев на улицах пруд пруди: плюнь с закрытыми глазами – точно не промахнешься. Всякий, кто вернулся домой, уже герой. Вы из какого сообщества?
Одеты они были так, словно собирались на парад. Армейская выправка, армейская манера одеваться – тут и последний остолоп догадается.
Клерки!
«Гаррет, не дразни их ради собственного удовольствия».
Мне положительно необходим новый напарник. Старый слишком хорошо меня изучил.
– Откуда вы?..
– Я же сыщик, ребята.
Да, глаз у меня наметанный. Как говорится, метал-метал и дометался.
– Неужели так заметно? – протянул, почти проскулил брюнет.
Все они одинаковы: по виду того и гляди зарычат, а на деле только скулить и могут. Сами же искренне верят в свою крутизну: и грудь у нас волосатая, и морда кирпичом…
Клерки.
– Когда мы с вами расстанемся, не поленитесь, сравните себя с другими. По крайней мере, с другими людьми, в особенности с молодыми мужчинами.
Конечно, тут возможен нежелательный побочный эффект: сравнение лишь укрепит в них чувство превосходства. Однако они могут и сообразить, куда я клоню:
– Тайные агенты блях на груди не носят.
Ребятки озадаченно переглянулись. Растерялись, милые. А вы туповаты, как я погляжу.
– Можно нам войти? – спросил блондин.
– Прошу, – посторонился я. – Пожалуйте в мой кабинет. Вторая дверь слева.
«Побольше радушия, Гаррет».
– Ребята, вам не нужен попугай?
«Гаррет!»
Судя по тому, как они поморщились, попугай их не заинтересовал. Или они не одобрили мой наряд? В наши дни всякий мнит себя знатоком моды. Между прочим, я одет вполне прилично: рубашка свежая, брюки чистые. А эти хмыри оглядывались вокруг с таким видом, будто попали на свалку. И похоже, чистота внутри моего дома их приятно разочаровала. Что ж, иногда и от Дина бывает толк…
Мы ввалились в закуток, который я именовал кабинетом.
– Мой слуга сейчас принесет чай, – уведомил я.
Гости недоверчиво воззрились на меня: мол, откуда ты знаешь?
В кабинете, разумеется, не так чисто, как в коридоре, и беспорядка куда больше. Просто я не разрешаю Дину тут что-либо трогать. А над моим столом висит картина, которую он ненавидит всей душой.
При первом взгляде на полотно замечаешь только молодую женщину, она убегает от подступающей тьмы. Но чем дольше всматриваешься, тем гуще и обширнее становится тьма – столь свирепым, на грани колдовства, талантом был наделен художник. Дар свел его с ума, и в эту работу автор вложил все, включая собственное безумие, поэтому картина получилась глубоко личной. Она одновременно рассказывала о событии и обвиняла злодея. Ныне в ней не сохранилось и десятой доли первоначального заряда, но впечатление она до сих пор производила убийственное. Можно сказать, дышала злобой и страхом.
– Это Элеонора, – пояснил я. – Она умерла еще до моего рождения, однако помогла мне распутать одно дельце. – И не только; но незваным гостям детали знать не обязательно.
Портрет когда-то принадлежал тому, кто убил Элеонору. Сейчас он тоже мертв, так что, сами понимаете, картина ему без надобности. А в моем доме Элеонора прижилась. С нею куда легче, чем с Дином, Покойником или Попкой-Дураком. Она редко критикует мои действия и никогда не грубит.
