Жажда свободы. Этика, эстетика и эротика - страница 4

Самые ранние воспоминания о моих телесных опытах относятся примерно ко времени между шестью и десятью годами.

Я ни разу не видел, как мои родители занимаются любовью, я лишь догадывался о том, что между ними существуют некие отношения, которые могут показаться ребенку странными; со временем я понял, в чем дело.

За столом мать всегда сидела справа от отца. Когда она подавала еду во время обеда, отец иногда притягивал ее к себе и, что называется, распускал руки.

«Саша, перестань, не при детях же», – говорила она, как будто слегка смущаясь, и легонько била его по рукам. Никак иначе, кроме как этими хилыми возмущениями, мать не могла отстоять свою позицию, поэтому отец продолжал в том же духе. А я в эти минуты наблюдал за матерью: она не знала что предпринять и наверняка думала, что для наших глаз это уже слишком. Иногда она смотрела на меня, и хотя в ее взгляде было сложно прочитать какое-то определенное чувство, мне казалось, будто ей немного совестно. Однако хочу заметить, что у моей матери была отменная задница – из-за такой на улице можно шею свернуть, пытаясь посмотреть ей вслед.

Я не испытывал смятения при виде подобных сцен, более того, я хотел быть как отец: точно так же вести себя с женщинами, поэтому считал себя вправе трогать за пятую точку горничных, что работали у нас в доме.

Их было трое, и матери постоянно приходилось нанимать новых из-за моего поведения. Я же не ощущал своей неправоты: разве потрогать кого-то между ног – это повод для наказания? Мягкий пучок волос лишь убеждал меня в том, что у дамочки нет мужского органа, и я был доволен своим открытием. Возможно, я делал это из любопытства, возможно, по наитию, затрудняюсь сказать, но со временем интерес к чужому телу сделался болезненным, как бывает со всеми детьми.

Когда мне удавалось незаметно для других подкрасться к двери в ванную, я подглядывал в замочную скважину. Наблюдать за тем, как моя мать или горничные справляют малую нужду, слышать характерное журчание стало для меня наслаждением и осталось таковым на всю жизнь, поэтому в моих фильмах этот сюжет – своего рода топос.

В частности, я помню случай с Эмильеттой: когда я впервые просунул ей руку между ног, девушка от переизбытка чувств упала в обморок. Я же не решался пошевелиться, так как перепачкал брюки спермой. К счастью, никто не понял, что в случившемся виноват я; девушку отнесли на кухню и уложили ее, подняв ноги чуть выше головы, дождались, пока она очнется. Между собой родители говорили на французском – так они делали всегда, когда обсуждали темы, о которых нам не следовало знать, чтобы мы ничего не поняли. Из-за возбуждения, накрывшего меня за секунду до инцидента, а также потому, что я испугался внезапного обморока горничной, произошел, как говорится, coup de théâtre[6], – я трясущимися руками опрокинул на себя тарелку с супом.

На следующий день Эмильетта подошла ко мне в коридоре и тихо, но злобно прошипела мне на ухо: «Не подходи ко мне больше! Видеть тебя не желаю, прекрати уже крутиться вокруг меня». – «Я не хотел тебя разозлить», – оправдывался я. «Тогда держи руки при себе… Что ты вчера удумал?» – «Просто потрогать хотел, у тебя такая сочная попка». – «И с сегодняшнего дня тебе можно только смотреть на нее, раз уж она тебе так приглянулась. Запомни, еще раз попытаешься… я в тот раз не хотела, чтобы ты попал впросак… с этими твоими штанами».