Шамиль снова посмотрел на нее долгим взглядом.
– В чем дело?
– Сердце мое противится, не советует мне уезжать… Дозволь остаться с тобой…
– Не спеши говорить, жена, спеши делать. – Шамиль завязал учкур на шарварах, накинул на себя рубаху «хиева», взялся за бешмет. – Что стоишь? Собирайся.
– Но куда? Зачем? – На прекрасных ресницах заискрилась роса слез.
– Поедешь в Ведено. Здесь я не смогу вас защитить.
– Нет, любимый… Я… я всего лишь женщина, но я жена твоя… Я должна идти за тобой, готовить пищу, рожать от тебя детей. Иначе я ничего не буду значить на земле.
– Вот именно… – Он усмехнулся и отпил из серебряной пиалы холодный чай. – Ты всего лишь женщина, которая забыла, что значит слово мужа. В моих горах говорят: «Смирная кошка большой кусок сала съела». Говорят и другое: «Баба и лошадь – одно, для обеих плеть создана».
Он прошел вдоль огромного ковра, который сплошь был увешан клинками арабских и кавказских мастеров-оружейников; опустил пиалу на низенький круглый треножный столик, уставленный кусками вареной баранины, сыра и восточными сластями, насупился и словно забыл о ней.
– А у нас говорят: «Кто ада не видел, тому рай не полюбится». Пусть в Ведено отправляются твои старшие жены с детьми, мой повелитель. Я же хочу разделить с тобою свою судьбу. Зачем я принимала вашу веру? Кто я теперь – армянка, чеченка, даргинка? – не знаю… Но знаю: я – твоя навек. Нет у меня больше дома в Моздоке. Отец и братья прокляли меня. Но прощенья их мне не надо. Твой дом – мой дом. Прикажи бежать у стремени твоего коня – в кровь ноги сотру. Лишь тебя люблю! Целыми днями жду, когда позовешь!
«Вот за это я и люблю тебя больше жизни, – сдвигая жесткие брови, подумал Шамиль. – Вот поэтому и хочу уберечь тебя, чтоб ни один волос не упал с твоей головы».
– Спасибо за добрые слова, Шуайнат. Хорошего коня узнают по походке, хорошую жену – по поступкам. – Он потрепал ее по щеке, затем открыл одну из кубачинских шкатулок, украшенную сценами охоты и звериного гона; вынул из нее нитку рубиновых бус, похожих на застывшую на морозе кровь, и надел на белую шею любимой. – Это тебе за верность. Носи на здоровье.
От этих ласковых слов вспыхнули румянцем нежные щечки, ликующее сердце учащенно забилось, вздымая высокую грудь. Припав к руке мужа, она целовала его жесткие мозолистые пальцы, которые уже более тридцати лет ни на день не прощались с оружием.
– Значит, я могу остаться с тобой? В этом доме? – В ее голосе прозвучала надежда.
– В Ведено у меня тоже есть дом. Надеюсь, ты побережешь его, врагу на посмешище не предашь.
– Шамиль!..
– Прощай. Последний раз говорю – собирайся. Весь мир против меня. Кто знает… Возможно, моя смерть это вопрос сегодняшнего дня.
– Значит, будем жить и ждать вместе этого часа!
– Женщина! – Он резко оттолкнул ее от себя и сорвал со стены плеть. В лице имама проявилось непреклонное, мрачное выражение, которого в горах боялись даже самые отчаянные сердца.
Не смея больше перечить мужу, Шуайнат торопливо, как бы искупая перед ним свою вину, оделась и собрала вещи. Но прежде чем уйти, она положила перед мужем на сундук сделанные ее руками новые, расшитые бисером чувяки, черкеску и пояс.23
* * *
…После того, как омовение и утренняя молитва были закончены, имам вызвал к себе своего тестя – лекаря Абдул-Азиза, обработать вновь открывшуюся рану. Пока старик варил новый пластырь из толченого льняного семени и перепелиного желтка; пока готовил для остановки кровотечения смесь, в мудреный раствор которой входил порошок из сушеных чернильных орешков, сосновой смолы, золы, грушевой муки и высушенной свежей человеческой крови
