Железный поход. Том третий. След барса - страница 35

Раздраженный собой: горячкой мнительности, отсутствием воли сделать решительный выбор, Аркадий нервно потеребил хлястик ремня висевшей в изголовье сабли, затем порывисто поднялся, сел на кровати, уперев ноги в пестрый, из лоскутов, половик, и, тряхнув головой, прислушался к голосу сердца.

«Нет, врать не смогу. Это уж подло! От себя не убежишь… Тогда что прикажешь? Век ходить с опрокинутым лицом и презирать свою слабость? Краше записаться на прием и ахнуть все разом:»Не могу и не желаю сдерживаться, ваше сиятельство! Как честный человек, дворянин, офицер, не имею возможности быть фискальным швецом. Ежели не угоден, ради Бога, сделайте одолжение – увольте. Почту за честь… быть разжалованным в рядовые…» Эх, подари, березка, мне свои сережки… Каков запал! Какая прыть! Ну не мальчишество ли это? Глупо. Как это похоже на тебя… и как смешно…»

Он язвительно усмехнулся и посмотрел долгим взглядом в полутемное оконце, через которое просачивался голубой свет позднего предвечерья. Поднялся, прошелся к низконогому кавказскому столику, запалил свечу и, глядя на узкий, стрельчатый наконечник пламени, твердо скрепил:

– Довольно ломать комедию. Довольно пустозвонной болтовни. Ты не зеленый юнец на святочном балу, чтобы занимать девицу во время танца легкой causerie^>43. Ты уже задавал себе сей вопрос, и похоже, давал на него ответ. Так вспомни, и к стороне – раз и навсегда:

Тебе, а не кому-то, доверились.

Тебе, а не другому, был порукой его высочество Великий Князь Михаил Павлович.

Тебе был отдан приказ командующим, и ты обязан его исполнить. В конце концов, служение Государю вносит в твою жизнь порядок, покой и смысл. И попросту нам, кто единожды присягнул на верность, следует помнить о долге русского офицера.

…Аркадий Павлович, все еще ощущая не то ноющую, не то саднящую пустоту в груди, поднялся с кровати, прошелся по стонущим половицам хаты и, ероша в усталом томлении волосы, покачал головой. «Господи… как все меняется в жизни, как меняемся вместе с нею мы сами». Ему неожиданно захотелось исповедаться, откровенно, без тайных ширм с церковным батюшкой, своим духовником, о наболевшем, о том, что маяло сердце, давно давило виски, что накострилось несмываемой накипью в душе за последние годы. Недавние терзания, сомнения по поводу возложенного на него поручения остались где-то за бортом мыслей, зато дыбом вставшая жизнь опалила жаром, являя ему в этот час свое порожнее нутро.

«Вот они – истинные муки совести! Отчего я здесь, на чужом мне Кавказе? Отчего на мою голову пал выбор его высочества везти незаконнорожденного младенца?.. А это гнусное убийство старика – графа Холодова?.. Боже мой! Всему виной ты сам! Crétin! Être le dindon de farce^>44 – вот твоя судьба. Дьявол! Как глупа, как слепа и самонадеянна молодость! До каких же пределов я был дураком, уже будучи в академии?.. Моя carrière… Моя le premier amour^>45… Милая, бесконечно любимая Светлана… прости, прости… tant qu'à faire, il faut faire les choses correctement».^>46

Аркадий в бессилии хрустнул пальцами. Незримые слезы тихо душили его, во рту все явственней разливался вкус ржавчины.

Безо всякой видимой связи ему вспомнилась ОНА. Чтобы хоть как-то быть осязаемо ближе к ней, к своей Светлане, Аркадий поспешил снять с груди нательный крестик (ею подаренный крестик), нежно поцеловал его трижды; на губах его дрожала улыбка, щекочущее волнение хватало за сердце, когда он прикасался к черненому серебру распятия; затем, будто во сне, вернулся к остывшей кровати, разбросанно думая о тех давно отцветших поцелуях, о тех давно канувших лучших днях, бледный призрак которых он бережно хранил в своей памяти; упал на подушку, вновь чувствуя знакомый тупой укол угрызений, что уж не первый год точили его душу, в отчаяньи сцепил зубы.