И вот там, волей-неволей, прежде чем мы успели насытиться, началось наше обучение.
Рядом с каждой тарелкой лежала небольшая книга, настоящая, сделанная типографским способом, хоть и отличающаяся от наших бумагой, переплетом и, конечно же, шрифтом. Мы с интересом рассматривали их.
– Великий акустик Совёр[1]! – пробормотал Терри. – Нам надо учить их язык!
Нам и вправду предстояло учить их язык, но не только, еще и обучать их нашему. Там же лежали книги с чистыми листами, аккуратно разграфленными на колонки, которые явно приготовили заранее, и в них, как только мы заучивали и записывали названия предметов, нам велели рядом записывать те же названия на нашем языке.
Книга, по которой нам надо было учиться, явно была школьным учебником, по которому дети учатся читать. Из этого и из своих частых разговоров касательно методики мы заключили, что у наших хозяек нет ни опыта преподавания их языка иностранцам, ни изучения чужих языков.
С другой стороны, недостаток опыта они с лихвой компенсировали подходом. Нас постоянно поражала их предупредительность и очень быстрое понимание возникающих у нас трудностей.
Разумеется, мы охотно шли им навстречу. Целиком в наших интересах было начать понимать их речь и говорить с ними, а что до необходимости учить их – зачем это нам? Чуть позже мы попытались открыто воспротивиться, но лишь однажды.
Завтраком мы остались довольны, и каждый из нас незаметно изучал своих наставниц. Джефф – с явным восхищением, Терри – внимательно, с видом знатока, словно укротитель львов или заклинатель змей. А я – с огромным интересом.
Было совершенно ясно, что задача стоящих вокруг нас стражниц – пресекать любое неповиновение с нашей стороны. Оружия у нас не было, а если бы мы попытались сопротивляться, скажем, при помощи стульев, то пятерых на одного было слишком много, пусть даже женщин, в чем мы ранее убедились на свою беду. Было неприятно, что они все время находились рядом, но мы скоро привыкли.
– Это куда лучше, чем носить смирительную рубашку, – философски рассуждал Джефф, когда мы остались одни. – Нам предоставили приличное пространство без особых шансов на побег и личную свободу – тщательно контролируемую. Все же лучше, чем если бы мы оказались в краю мужчин.
– В краю мужчин! Ты и вправду веришь, что здесь нет мужчин, наивный дурачок? Разве ты не понимаешь, что они должны здесь быть? – спросил Терри.
– Д-да, – согласился Джефф, – конечно… но все же…
– Все же – что?! Давай, неисправимый романтик, говори, что у тебя на уме?
– У них может присутствовать особая область деятельности, о которой мы не слышали, – предположил я. – Мужчины могут жить в изолированных городах, каким-то образом подчиненные и лишенные права голоса. Но они наверняка есть.
– Твое последнее предположение звучит очень мило, Ван, – возразил Терри. – Прямо как с нами: подчинили и лишили права голоса. Меня от этого в дрожь бросает.
– Ну, подумай сам, как тебе захочется. В самый первый день мы видели массу детей, видели тех девушек…
– Настоящих девушек! – согласился Терри, облегченно вздохнув. – Хорошо, что напомнил. Заявляю: если бы я думал, что в этой стране нет никого, кроме тех гренадерш, я бы выбросился из окна.
– Кстати, об окнах. Давайте-ка осмотрим наши, – предложил я.
Мы выглянули из всех окон. Ставни открывались достаточно легко, решеток не было, однако это не очень утешало.
